– В душе я нисколько не изменилась. Мне все еще хочется ездить в мужском седле и болтать голыми ногами в ручье, и вообще делать все то, за что никто не наказывает мальчишек. Я с ужасом думаю, сколько наказаний мне пришлось бы вытерпеть, если бы вы так часто не вступались за меня. Помните, Ральф, как вы избавляли меня от последствий моих собственных выходок?

– Помню, – быстро отозвался он. – Только не знаю, помните ли вы. – На мгновение их глаза встретились, и Аннунсиата почувствовала жар на своих щеках. Внезапно Ральф поднялся. – Так давайте совершим какую-нибудь неприличную выходку! Способна ли ее светлость на время забыть о своем положении и проехаться со мной вверх по реке – наедине?

Аннунсиата огляделась, а затем усмехнулась ему.

– Почему бы и нет? Если титул графини не позволяет мне делать то, что я захочу, тогда к чему он?

Протянув руку, Ральф помог ей подняться, и они поспешили к лошадям. Неподалеку сидел Том, болтая с горничной Пэл, и быстро встал, заметив их приближение.

– Все в порядке, Том, мы только немного проедемся, – сказала Аннунсиата. – Мы скоро вернемся, скажи об этом, если кто-нибудь спросит.

Том кивнул и отвязал Голдени. Ральф подсадил Аннунсиату в седло, и уже спустя минуту они рысью мчались вдоль берега реки, хохоча от восторга свободы. Ральф пустил Лиса галопом, и вскоре они уже гнались друг за другом, кони возбужденно всхрапывали, но их наездники не остановились, пока не обогнули заросли ив, которые скрыли их из виду.

Ральф привязал Лиса к дереву и вернулся к Аннунсиате.

– Ну, спускайтесь, – предложил он. – Я хочу побродить и поговорить с вами.

Он протянул руки, и Аннунсиата склонилась к нему, ненадолго оказавшись в крепких объятиях Ральфа. Они стояли так близко, что Аннунсиата чувствовала запах его кожи, видела совсем рядом серые блестящие глаза, и все ее тело вздрагивало от наслаждения. Внезапно Ральф разжал руки, затем привязал Голдени к дереву и вернулся к Аннунсиате. И вот они под руку совсем по-дружески направились вдоль берега. Аннунсиата искоса поглядывала на своего спутника, который казался очень довольным, на его губах играла еле заметная улыбка, он что-то напевал. Он выглядит совершенно счастливым, подумала Аннунсиата, не таким, как в сентябре, и попыталась сказать об этом, чтобы завязать разговор.

– В самом деле? – отозвался Ральф. – Правильно, я стал совсем другим. После смерти Мэри и потери мальчиков мне казалось, что для меня навсегда наступила мрачная зима, что я уже никогда не увижу весну. Меня как будто окружил мрак, я потерял всякую надежду. А сегодня мне кажется, что жизнь началась вновь. У меня все впереди, Аннунсиата, и знаете, почему?

– Нет, так почему же?

Похоже, Ральф забыл о своем вопросе и после паузы продолжал:

– Как вы представляете свое будущее? Вы хотите вернуться ко двору или остаться в Шоузе, занять место своей матери?

– Я еще не решила, – ответила Аннунсиата. – Мне трудно представить, что я никогда не вернусь ко двору... – «Никогда не увижусь с Рупертом? Нет, это немыслимо», – ...но с другой стороны, мне бы не хотелось постоянно жить в столице. Вероятно, было бы неплохо проводить в Лондоне зимы, а потом возвращаться сюда. Кроме того, я не представляю себе, как я смогу занять место своей матери. Нет, пока она жива, только она будет хозяйкой Шоуза.

Ральф остановился и повернулся к ней так внезапно, как будто неожиданно принял решение.

– Знаете, я всю жизнь был влюблен в вас, сам того не замечая. Думаю, не только я, но и Кит, и Эдуард любили вас, когда вы были ребенком, но вас предназначали в жены Киту. А вы – неужели вы любили кого-нибудь из нас? Нет, вероятно, вы были слишком влюблены в себя.