Мэгги увезла два полных чемодана, не желая тратить время на тщательную сортировку нужного и ненужного. Она прихватила также наиболее красивые и ценные из своих украшений, намереваясь носить их в предстоящие дни, а потом, если понадобится, выгодно их продать.

Утро в родном доме оставило тяжелое впечатление. Даже вспоминать об этом грустно.

Мэгги сидела в приемном покое, совершенно подавленная печальными мыслями. Внезапно дверь кабинета открылась, и вышла женщина с маленьким ребенком на руках. Они были в слезах. Ребенок плакал навзрыд, мать то и дело прикладывала платок к глазам. Тронутая их горем, Мэгги хотела встать и предложить помощь, но следом за посетителями появился сам Гордон. Он не заметил своего секретаря, сосредоточив внимание на женщине с ребенком.

— Ну, ну, не плачь, маленькая Крисси, — пробормотал он, нежно взяв девочку на руки. — Ты расстраиваешь свою маму, когда плачешь. — Он расцеловал пухлые щечки и покачал ребенка вверх-вниз. — Я очень сожалею, что у доктора оказались холодные пальцы. В следующий раз обещаю погреть их, договорились? А вот тебе маленький подарок за то, что ты такая смелая девочка.

Мэгги с удивлением наблюдала, как Гордон полез в карман и достал леденец в ярко-розовой упаковке.

— Дай-ка я помогу тебе избавиться от этой противной бумажки, — сказал доктор, развертывая конфету.

Ребенок тут же засунул леденец в рот. Доверчиво прижавшись к врачу, Крисси удовлетворенно зачмокала губами. Одной рукой девочка обняла его за шею.

Эта сцена поразила Мэгги. Неужели перед ней тот самый доктор, у которого она работала по пятницам? Нежный, добрый и отзывчивый? А где же его бесцеремонность, диктаторские замашки, холодные пустые глаза? Действительно, в нем сочетаются, как в книге Стивенсона, два разных человека — доктор Джекиль и мистер Хайд.

— Пожалуйста, не надо так огорчаться, миссис Эллиот, — уговаривал он посетительницу. — Положение на такой ранней стадии не грозит ничем серьезным.

— Я знаю, доктор, но… ничего не могу с собой поделать!

Гордон свободной рукой обнял все еще вздрагивающую от плача женщину; за плечи.

— Понимаю, вы мать, и ребенок для вас — самое дорогое.

Женщина подняла лицо, и Мэгги увидела глубокое страдание, застывшее в покрасневших материнских глазах. Ее сердце сжало, словно тисками, она поняла — сильнее горя может быть только любовь матери. Ради дочери та передвинет горы. Вступит в схватку с тигром. Переплывет вышедшие из берегов реки. И никогда не покинет свое дитя. Никогда!

Мэгги с трудом отвела взгляд.

— Приходите через полгода, — говорил Фостер женщине. — Мы снова сделаем рентген и сравним.

— Обязательно, доктор. Не беспокойтесь, я не забуду делать с девочкой упражнения, которые вы посоветовали. Ни одного дня не пропущу.

— Не сомневаюсь, миссис Эллиот.

Мэгги все еще сидела перед недопитой чашкой чаю, опустив в нее взгляд, когда у стойки остановился Фостер.

— Не знал, что вы уже здесь. Я вас не видел.

Ей хотелось думать, что на ее лице уже нет следов только что пережитой душевной боли. Но, вероятно, что-то еще осталось, потому что Гордон нахмурился, взглянув на нее с высоты своего роста, и в его обычно безучастных глазах мелькнуло что-то похожее на сочувствие.

— Вы в порядке? — последовал вопрос.

Неожиданная заботливость тронула какую-то струну в ее еще полной сострадания душе, и Мэгги едва сама не расплакалась. Широко раскрытыми глазами она смотрела на него и гадала, обнимет ли он успокаивающим жестом ее плечи, если она зарыдает? Возьмет ли он ее на руки, как того ребенка, убаюкает ли, согревая на своей широкой груди?

Ответ был ясен, еще когда она не пришла в себя окончательно.