— Как что? С собой возьмем. А ты предлагаешь бросить здесь?

Я почувствовала буйную радость. Ну конечно же возьмем с собой! Как можно оставить это чудо, ради которого мы проделали такой путь. То, что помогло дяде Паше и принесло нам столько денег. И потом я увижу рай! Непременно увижу!

И тут мгновенно словно картинка нарисовалась у меня в мозгу. Высокая фигура в белом рядом со мной, но не та, которую я видела рядом с «погремушкой» — или мне это тогда только показалось? От этой фигуры исходили покой и радость. И я мысленно ухватилась руками за одеяние ангела — совсем как в детстве, когда бежала к маме и хваталась за ее юбку.

— Послушай, Кот… — осторожно начала я. — Давай действительно оставим ее здесь. Закопаем обратно под дерево. Чтобы никто не нашел случайно.

Слова эти давались мне с трудом — я словно по болоту брела, еле-еле вытягивая из трясины ноги. Но с каждым следующим говорить было легче, и я все больше и больше становилась уверена: да, ее нужно оставить. Или… может, даже уничтожить?

Подумав так, я испугалась. Костя молчал, пристально глядя на меня. Крохотными шажками я подобралась к рюкзаку и рывком схватила его. В глазах потемнело, рот наполнился кислой слюной. Ткань под руками мгновенно стала холодной — как будто «погремушка» знала, что я хочу с ней сделать. Мне показалось, что навстречу дует ледяной ветер страшной силы и я не смогу сделать ни шага к костру.

— Что ты?.. — Костя вскочил, глядя на меня совершенно сумасшедшими глазами.

Последним усилием я швырнула рюкзак в костер, но он внезапно стал таким тяжелым, что добросить его мне не удалось. Лямки рюкзака сбили палки-рогульки, висящий на них котелок с водой опрокинулся, и пламя с шипением погасло. Звон «погремушки» превратился в злобный свист. Небо мгновенно затянуло тучами.

Выхватив рюкзак из кострища, Костя отвесил мне такую оплеуху, что я отлетела на несколько метров. Из разбитой губы на подбородок и оттуда на свитер крупно закапала кровь. Голову затопила тупая боль.

Последний раз мы дрались лет в десять, наверно. Катались по ковру, дубасили друг друга кулаками, лягались, кусались и царапались. Но, по большому счету, это была возня двух щенят, претендующих на роль вожака стаи из двух человек. Ни разу еще он не ударил меня со злобой, с желанием причинить боль, унизить. Но теперь Костя смотрел сверху вниз, с холодным презрением, как хозяин на рабыню. А я, «старшая»… Боже мой, я вдруг поняла, что безвольно и безропотно отдаю ему свое «старшинство». И оплеуху эту проглочу как нечто само собой разумеющееся. И впредь буду делать так, как он скажет. Почему? Да потому что что-то вдруг изменилось. В нем, во мне. Вокруг нас. Мне показалось, что я тону. И что ангел-хранитель остался там — по ту сторону темной воды, вдруг разделившей нас…

Страсти-мордасти

Я сидела на коврике-пенке, привалившись спиной к стволу сосны, и трогала языком распухшую губу. Голова несильно, но болела, все вокруг плыло и покачивалось, словно от температуры. Ощущение ирреальности не проходило, и я, кажется, начинала к нему привыкать.

Костя чуть поодаль забавлялся с «погремушкой» — крутил в руках, гладил, подносил то к уху, то к носу. Во мне вяло копошились, ни сколько не мешая друг другу, два чувства: ревность и облегчение. Меня с равной силой и тянуло к «погремушке», и удерживало на расстоянии.

— Кажется, летит, — положив шар на траву, прислушался Костя.

Через секунду и я услышала шум. Крохотная точка показалась из-за горы. Костя осторожно уложил «погремушку» в рюкзак и повернулся ко мне:

— Быстро, за те кусты!

Я встала, меня качнуло. Костя поморщился, сплюнул и за руку потащил меня к кустам.