У нас был ремонт, мы перетаскивали мебель из одной комнаты в другую и сели перекурить.

Тут появляется ма — очень не в духе.

«Куда сервиз поставили? — сказала она. — Ведь разобьётся же!..».

А сервиз у нас был роскошный, чешский фарфор.

Отец сказал:

«На шкафу стоит. И хорошо стоит — не упадёт...».

«Какое там хорошо!» — возмутилась ма и кивнула в сторону шкафа.

Чашка, которая стояла к нам ближе, вдруг дёрнулась, упала на бок и покатилась, описывая полукруг.

Когда шкаф закончился, упала и разбилась...

— М-да, — сказал я. — Слава Богу, я за тобой чертовщинки пока не замечал. Далеко ещё?

— Нет, мы уже почти пришли. Вот аллея, напротив ивы. Бабушкина могила седьмая по счёту.

Аллея была узкая, заросшая травой. Я шагнул вперёд, старательно отсчитывая: «Первая... вторая...».

Зацепившись руками за ржавую ограду, оглянулся и обнаружил, что иду я, оказывается, уже один.

— Э, а ты чего? — негромко окликнул я.

— Посмотри, пожалуйста, сам, — сказал Саша. Он стоял у ивы и нервно курил — красный огонёк то становится ярче, то тускнел. — Я подожду здесь.

— На могилке хоть табличка есть? — спросил я. — Как фамилия твоей бабушки?

Он ответил, и я отправился дальше. На седьмой ограде остановился.

В памяти всплыла сценка из какого-то американского боевика: гнилая рука с окровавленными пальцами выныривает из-под земли и хватает за щиколотку...

Не без содрогания я открыл калитку и вошёл.

Как и ожидалось, свежей земли или разрытый не было, дёрн не повреждён.

Щёлкнув зажигалкой, я осветил табличку.

Фамилию разобрать было трудно, но она явно была не та.

5

— Саша! — крикнул я. — Ты уверен, что бабкина могила именно седьмая?

— Чёрт! — сказал он, подойдя ко мне. — И ограда совсем другая...

— Может, не седьмая, а шестая или, например, восьмая?

— Я точно помню. Седьмая.

— Может, здесь несколько ив?

Этого Саша не знал, и мы прогулялись по грунтовке через кладбище, аж до гаражей кооператива, освещённых прожекторами.

Ив больше не было, зато на обочине мы обнаружили несколько берёз, тополей и даже один кипарис.

На всякий случай (а вдруг моего тёзку подводит память?) мы проверили и их. Без каких-либо результатов.

На часах уже была половина третьего. Мне надоело с умным видом ходить-бродить меж оград, продираться сквозь заросли чертополоха и бурьяна и рассматривать таблички на крестах с таким усердием, словно от этого зависит спасение души.

Кроме того, я чувствовал сильную усталость.

— Я ж тебе говорил, — пробормотал я. — Ничего мы не найдём в этой темноте.

Саша уныло кивнул.

— А я ещё где-то сигареты посеял, — сообщил он. — Полпачки. Жалко.

Не сговариваясь, мы повернули обратно — в мир пустых асфальтовых улиц и ритмичного перемигивания светофоров.

Я шёл, погружённый в мысли, и, наверное, поэтому не заметил то, отчего щёки у Саши вдруг покрылись смертельной бледностью.

Честно говоря, я заметил это, когда мы вышли на проспект, пустынный и залитый светом натриевых ламп.

— Что-то мне паршиво, — признался Саша. — Съел, наверное, что-то несвежее.

Потом я остановил тачку, и мы сперва поехали ко мне.

— Может, зайдёшь? — предложил я. — Полежишь немного. Что-то мне твой вид не нравится.

— Ничего страшного. Через десять минут я дома буду.

И когда я уже вылез из салона, он вдруг спросил негромко:

— Ты ничего не слышал и не видел?

— Где? Когда?

— Ну.