О: Вот-вот, кому и поминать инквизицию как не тебе, господин законник. «Мнения, суждения». Мнения чуть не всякий имеет. И всё больше относящиеся до этой жизни, и всё больше такие, чтобы удобнее грешить. А что до высшего суда, где всякому будет названа вина его, — о нём мало кто размышляет. Вот где ты увидишь, насколько грех страшнее нарушения закона, установленного антихристом.

В: Довольно. Ох и горазд же ты спорить.

О: И дай-то Бог, не переменюсь, сколько буду оставаться христианином.

В: Завтра чтоб ни ты, ни сектанты твои мне тут воду не мутили, понятно ли? Под окнами не торчать. И сдержи свой зловредный нрав, не то вмиг позову мистера Фотерингея: ему известно, с чем я сюда прибыл и что расследование моё законно и не для пустой причины. Ступай.

~ ~ ~

На другое утро Ребекку чуть свет приводят к мистеру Аскью в ту же самую комнату. Комната эта — довольно просторное помещение — не переоборудована из спальни, а при необходимости превращается то в столовую, то в клубную комнату, то в кабинет для беседы с глазу на глаз. В комнате стоит массивный стол с пузатыми ножками во вкусе XVI века: Ребекку и её собеседника разделяют шесть футов полированного дуба.

При появлении Ребекки происходит что-то непонятное: Аскью встаёт, точно приветствуя знатную даму. Правда, полагающегося в таких случаях поклона он не отвешивает, а ограничивается коротким кивком и машет рукой в сторону стула. На столе перед местом Ребекки стоит костяной стакан с водой: об этой нужде, как видно, уже подумали.

— Хорошо ли почивалось, сударыня? Позавтракали?

— Да.

— Вполне ли довольны своим жильём?

— Да.

— Можете сесть.

Она присаживается, но стряпчий остаётся стоять. Он поворачивается к Джону Тюдору, который тоже уселся за стол почти в самом конце, и быстро делает знак: «Начало беседы не записывать».

— За вчерашнее хвалю. Правильно, что не дали потачки Уордли и супругу своему в их злокозненном смутьянстве. Добрый пример.

— Они ничего худого не умышляли.

— Я держусь иных мыслей. Ну да ладно, мистрис Ребекка. В чём бы вельможный родитель не отличался от отца незнатного, в одном их чувства схожи: когда дело идёт об утрате сына. В такой беде всякий отец заслуживает нашего участия, не так ли?

— Я рассказала всё, что знаю.

Аскью заглядывает в её неподвижные глаза, в которых мелькают удивление и растерянность от происшедшей с ним перемены. Услышав ответ, он по своему обыкновению чуть склоняет набок голову в парике, словно ожидает, не прибавит ли она ещё чего-нибудь. Но Ребекка молчит. Аскью становится у окна и задумчиво смотрит на площадь. Затем поворачивается к женщине:

— Нам, законникам, мистрис Ребекка, пристала рачительность. Нам надлежит убирать своё жнивьё чище, нежели чем прочие жнецы. Для нас и самомалейшее зёрнышко истины должно иметь неоценимую важность, тем паче в обстоятельствах, когда на истину недород. Мне желательно услышать от вас ещё нечто о предметах, воспоминания о которых могут оскорбить ваше нынешнее благочестие.

— Спрашивай. Пусть мои грехи будут мне памятны.

Стоя у окна, Аскью рассматривает в льющемся из него свете твёрдое, застывшее в ожидании лицо.

— Не стану, сударыня, вновь приводить давешний ваш рассказ — он и без того свеж у вас в памяти. Прежде чем мы начнём, имею сообщить следующее. Если, поразмыслив прошедшей ночью, вы желаете переменить свои показания, вам это в вину не причтётся. Если вы утаили какое-либо важное обстоятельство, если, уступая страху либо по другой причине, изобразили своё приключение не таким, каково оно есть в самой вещи, то с вас за то не взыщут. Даю слово.

— Я ни в чём от правды не отступила.