Несомненно, руководство считало меня специалистом. К тому же по служебным делам я лично контактировал с Медведевыми, можно сказать, достаточно хорошо ориентировался на Волыни. Поэтому после войны я и оказался на должности начальника Луцкого областного управления НКВД.

Не знаю, что вы там собираетесь писать, какой материал готовите, но, независимо от этого, считаю нужным донести до вас еще кое-какую общую информацию, без которой вы вряд ли поймете, как, почему, что собственно помогло органам государственной безопасности ликвидировать бандеровские группы вообще и группу Червоного в частности именно в тот период, в конце сороковых. Хотя бы потому, что активное вооруженное сопротивление пошло на спад. Пока шла война, сосредоточиться исключительно на ликвидации УПА на только что освобожденных от немцев землях советская власть и НКВД не могли себе позволить. А вот в послевоенное время появилась возможность бросить на Западную Украину больше сил: отдельные специальные отряды, которые частично состояли из бывших партизан и полностью владели тактикой ведения боевых действий в лесах.

Параллельно выкуривали националистическое охвостье из бункеров и крыйивок: обычно УПА сворачивала деятельность с наступлением холодов, чтобы пересидеть зимние месяцы в специально оборудованных укрытиях, а мы времени зря не теряли и бросали немалые силы как раз на обнаружение и обезвреживание этих убежищ. Фактически это означало ликвидацию и, так сказать, личного состава: по каким-то своим неписаным законам бандеровцы, застигнутые нашими бойцами в бункерах, оказывали яростное сопротивление, а когда понимали, что прорваться не удастся, совершали самоубийства. Фанатики какие-то, честное слово…

Примечание Клима Рогозного: Отставной офицер КГБ при этом не упоминает, что советские солдаты и офицеры, сдававшиеся в плен, оказывались вне советских законов военного времени. Согласно личному приказу Сталина, сдаться в плен — это измена родине. А побег из плена в основном означал для беглеца трибунал и либо смертный приговор, либо огромный срок в лагерях ГУЛАГа, что приравнивалось к смерти, только медленной. Советские воины знали об этом. Тем не менее предпочитали все же сдаться, чем застрелиться.

Весной 1948-го, о которой мы с вами говорим, мы думали, что существенно ослабили ОУН-УПА. У нас даже были оперативные данные, что большинство бандитов бежали за пределы страны. Говорили о Польше, Чехословакии, Румынии и Венгрии. Но именно тогда вдруг активизировались летучие подразделения — вроде того, которым командовал Остап. Припоминаю один случай. В начале января это было, знаете, на Рождество приходится по старому календарю… Атаковали бандеровцы взвод внутренних войск где-то неподалеку от Тернополя. Когда же подоспели войска, они залегли в круговую оборону, потом обнаружили слабое место, пошли на прорыв и оставили после себя — чтоб вы понимали — сорок два человека убитых. Их тоже потрепали, только, как оказалось, гораздо меньше. Чего не отнять у бандеровцев — воевать умели, да…

Еще засело в памяти, как за три месяца, от зимы до ранней весны, они провели десять акций по волынским селам: показательно казнили предателей. Для них предатель — тот, кто сотрудничает с властью и выдает нам бандитов и пособников. Что характерно, казни совершались публично: сгоняли все село, зачитывали приговор, и никто даже слова не говорил.

Но все равно: чем дальше, тем чаще антисоветское подполье терпело поражение. Все это, молодой человек, только благодаря укреплению власти в центре и на местах. К примеру, сразу после победы объявили амнистию для осужденных бандеровцев и членов их семей. Потом националистам предложили сложить оружие в обмен на все ту же амнистию, и добровольно сдались сотни людей. Там, где не удавалось уговорить, работала наша агентура.