Едва воспылала бухта Чесменская, пал духом наблюдавший за боем из замка капудан-паша:

– Сюбхан Аллах! Все погибло! О я, несчастный, что скажу я великому султану, как посмею глянуть в лучезарные глаза его?

Великому адмиралу уже виделся недалекий подарок султана – конверт с черным шелковым шнурком…

Толпы турок разбегались во все стороны. В придорожной канаве, брошенный всеми, лежал младший флагман Джезаирли Гассан-бей.

– Ради Аллаха и Фатимы! – кричал он бегущим. – Остановитесь!

Тщетно, песчинка в огромном потоке – он был бессилен что-либо изменить. Пробегавшие мимо плевали ему в лицо: – Будь ты проклят, приведший нас сюда!

Постанывая от боли в раненой руке, Гассан-бей отполз в сторону. О, как жалел он сейчас о том, что не пал тогда на палубе «Реал-Мустафы» от штыка гяура!

– Я отомщу неверным, – шептал несломленный «Лев султана». – Я отомщу так, что сам шайтан ляжет мне под ноги вместо порога, когда настанет пора отправляться через Эльсырат в рай к предкам! Клянусь Небом!

Страшной клятве Гассан-бея так и не суждено было сбыться. Никогда. Больше добавить к этому нечего…

Всю дневную баталию 24-го числа провел Леха Ившин подле своей пушки. Палил из нее по басурманам – будь здоров, только щепки летели! Когда ж сцепился с вражеским кораблем «Евстафий», полез Леха со всеми на абордаж. Жаркое было дело! Троих турок уложил бравый канонир, но и самому досталось – задело пулей руку левую.

Как верхнюю палубу отбили, отправился Леха в лазарет. Спустился в евстафиевский интрюм и обмер. Народу в лазарете битком. У кого руки-ноги перебиты, у кого глаза огнем выжжены, а кто и вовсе покалечен так, что и места живого нет. Отовсюду крики, стоны, плач. Умирающие в голос прощались с белым светом и добрыми людьми. За кровью залитым столом два здоровущих матроса, навалясь, держали очередного страдальца. Третий силой лил ему в рот водку. Взъерошенный лекарь, щуря глаз, торопливо точил пилу… Закричал в голос несчастный, полетела нога в медный таз. А лекарь, пережав щипцами сосуды кровеносные, лил на рану кипящую смолу. Глянул Леха еще разок на страхи лазаретные и полез обратно. А на палубе уже кричал кто-то с надрывом:

– Робяты! Кто живой ишшо? Аида до басурманского корабля, там турки из рюйма наших ломят!

И сразу же на зов сотоварища, стиснув зубы, из люков поползли пораненные да побитые. Перетянул Леха куском рубахи кровоточащую руку и полез на «Мустафу» через фальшборт.

А в батарейных деках и трюме рубились яростно, да так, что скоро и биться-то было некому.

На Леху сразу же азиатец величины огромной по пояс голый кинулся. Попытался он было канонира ятаганом достать, да, погорячась, промахнулся. А Леха тесаком его в бок достал-таки. Закричал тогда азиатец бешено, отбросил ятаган и, обхватив канонира поперек ручищами, поднял в воздух. Устремив на задыхающегося московита налитые кровью глаза, прорычал азиатец-гяур и принялся грызть Леху зубами, стараясь к горлу добраться. И не жить бы Лехе, кабы не счастливый случай. Возле борта, где убивал канонира турок, была выбита выстрелами сетка защитная.