Турки били ядрами и огромными мраморными глыбами. Наши ответствовали книпелями да картечью с брандскугелями.

На исходе часа пополудни Коняев, внимательно следивший за ходом сражения в подзорную трубу, заметил большое замешательство в береговой крепости, которую успешно расстреливала «Чесма».

– Вывесить флаги, чтоб огонь усиливали до крайности! – обратился к стоявшему рядом вахтенному лейтенанту Лопухину Коняев. – Чувствую я, что еще немного поднажать – и турки не выдержат!

– Не разорвало бы на такой стрельбе пушек! – не смело вставил лейтенант.

– Смерти бояться – дома сидеть! – не оборачиваясь, бросил каперанг, снова приставляя к глазам трубу.

Повинуясь приказу, русские суда резко усилили темп стрельбы. Канониры еле успевали отскакивать от дергающихся на отдаче пушек.

И неприятель не выдержал… «В исходе часа увидели мы: от нашей с эскадрою сильной пальбы с неприятельских судов люди бросалися в воду с великой торопливостью, иные съезжали на берег, а по ним еще более от нас пальба происходила…», – вспоминал очевидец этой баталии.

Рубя якорные канаты, турецкие суда спешили уйти под самый берег, чтобы там хоть как-то укрыться от смертоносного дождя ядер. Когда турки отошли, Коняев поднял сигнал о прекращении сражения с турецкой флотилией и переносе огня на береговые батареи. До самой темноты гремели русские пушки, и к ночи с берега уже не раздавалось ни одного выстрела.

А с рассветом снова принялись за неприятельские суда. Скоро вся турецкая флотилия пылала единым огромным костром. Это был уже погром!

По распоряжению Коняева вперед прочих вышла шебека «Забияка», самая верткая и маневренная из русских судов. Ей была поставлена задача особая – захватить оставшиеся целыми турецкие суда.

Шебека прикрывала две шлюпки. На шлюпках – известные храбрецы констапель Сукин и лейтенант Макензи. Перед отплытием наставлял их самолично Коняев. Приказ был краток:

– Что можно вывести из огня – выводить, а что нельзя – сжигать карказами!

Сукин с Макензи действовали отчаянно. Под турецкими пулями они приставали к неприятельским судам и фрегатам, поджигали их и хладнокровно следовали дальше.

Когда Макензи подпаливал уже третье судно, на нем вспыхнул камзол. Лейтенанта спасла находчивость. Не растерявшись, он выпрыгнул за борт.

К четырем пополудни все было закончено. Дульциниотской флотилии – главной надежды султана на реванш в эгейских водах – более не существовало. Сожжено и пущено на дно было 7 фрегатов и 8 шебек. Бежать удалось лишь одному-единственному судну – новому 30-пушечному фрегату. Прячась за горящими собратьями, он вырвался из гибельной круговерти. Но повреждения, полученные им от русских пушек, оказались, увы, смертельны. Часы беглеца были сочтены. Фрегат едва успел втянуться в Лепантский залив – и затонул.

Поздним вечером Коняев собрал сведения о собственных потерях. – Один убитый и шестеро раненых! – доложили ему. – Кто убит? – Лейтенант Козмин!

– Прими, Господи, его душу! – перекрестился Коняев. – Погребать будем по морскому обычаю. Письмо ж его матушке я отпишу сам!

Так завершилось сражение, вошедшее в историю под названием Патрасского.

Угроза русским позициям в Архипелаге с севера, из Патраса, была устранена. А едва граф Алексей Орлов получил это радостное известие, как последовало новое, не менее приятное: отряд греческого волонтера лейтенанта Алексиано отличился в южной части Эгейского моря у Дамиетты, где сжег еще одну флотилию турок, захватив при том изрядный трофей: сто двадцать пленных, семь знамен, три литавры, два флага да четыре серебряных наградных турецких пера…

О славной победе Михаила Коняева при Патрасе, как и о не менее славной победе Алексиано при Дамиете, императрица Екатерина II узнала лишь в феврале следующего 1773 года.