Джек не знал, сетовать ему или, напротив, гордиться тем, что его пьяные откровения, излитые с глазу на глаз не в меру, как выяснилось, говорливому Хью, стали вдруг достоянием всего экипажа «Нежной Элизы». Но, в конце концов, чего ему было стесняться? Он ведь убил всех этих людей вовсе не ради забавы. В каждом из девяти случаев им руководила жестокая необходимость.

Похоже, матросы смотрели на это еще проще, чем он, поскольку разразились одобрительными возгласами.

— А главное, — продолжал Рыжий Хью, — матушка нашего Джека не кто иная, как Джейн Фицсиммонс, в свое время лучший голос дублинского театра Смок-Элли. Господь свидетель, ребята, этот паренек уже близок к тому, чтобы сделаться настоящим ирландцем!

Одобрительные возгласы зазвучали еще громче. Наклонившись опять. Рыжий Хью принял предложенную ему полную до краев кружку и, расплескивая гвинейский ром, возгласил:

— Я представляю вам славного малого, мастера сшибать спесь с французских вояк и греть дамам постельки, нового члена славного клуба носового кубрика «Нежной Элизы». Парни, он с нами — Джек Абсолют, правильней говоря — Черный Джек!

— Черный Джек! — раздался дружный рев, за которым последовал громкий, требовательный выкрик: — Тост! Пусть провозгласит тост!

Джеку бросили кружку, и он поймал ее на лету, хотя и выплеснул что-то себе на рубаху. После болевого приема, продемонстрированного наверху Рыжим Хью, юношу все еще малость мутило, но он понимал, что нерешительность напрочь закроет ему путь в общество, привлекавшее его куда больше, чем компания вонючего Линка. А уж какая здравица уместна в таком обществе, Джек знал.

— Милорды! — воскликнул он. — Выпьем зато, чтобы каждый получил по заслугам! Все пуритане — сифилис, все политиканы — петлю!

— Ха! — грянул кубрик.

Казалось, до дна оловянной кружки ему предстояло добираться века, но, добравшись, он мгновенно почувствовал себя лучше. И еще лучше, когда уселся послушать игру взявшегося за свою скрипку Мерфи.

Насчет скрипача Рыжий Хью оказался прав: существовала прямая связь между качеством извлекаемых им из инструмента звуков и количеством поглощенного рома. Где-то около получаса это соотношение оставалось таким, как нужно, потом ром, явно в ущерб гармонии, постепенно взял верх, и наконец музыкант стал клевать носом и пиликать что-то неприемлемое для слуха. На этой стадии кто-то забрал у Мерфи скрипку и смычок, после чего тот растянулся на полу и уснул.

Музыка смолкла, но тишина царила недолго. Какой-то юнец поднялся на ноги и, заложив руки за спину, затянул ломким голосом: «Не покину Лохабер».

Более половины из не упившихся до отключки матросов подхватили старую якобитскую песню, и Джек был одним из них. Он пел, зажмурившись и чувствуя себя не на борту «Нежной Элизы», а в Вестминстере, в кругу верных друзей, в заднем зальчике «Пяти каминов» на Тотхилл-филдс, куда каждый школяр считал своим долгом являться десятого июня, вставив в петлицу белую розу, что знаменовало собой демонстрацию приверженности Старому Претенденту на трон в день его рождения.