Маленький человек нахмурился:

— Военнопленный?

— Вы едва ли ожидали, что El Matarife не устроит прием для вас, майор. В конце концов, не каждый день французы приезжают сюда. — Священник наслаждался замешательством маленького француза. — И было бы мудро посмотреть, майор. Отказ воспримут как оскорбление его гостеприимства.

— Будь проклято такое гостеприимство! — сказал маленький человек, но тем не менее остался.

Он не производил впечатления, этот маленький француз, очки которого натирали ему кожу, но внешность была обманчива. Пьера Дюко называли майором, хотя, было ли это его реальным званием и носил ли он какое-либо звание во французской армии, никто не знал. Он употреблял обращение «сир», только говоря с императором. Он был отчасти шпион, отчасти полицейский и целиком и полностью — политический деятель. Именно Пьер Дюко предложил тайну своему императору, и именно Пьер Дюко должен был заставить тайну сработать и таким образом обеспечить победу в войне для Франции.

Рыжеволосого человека, одетого только в рубашку и брюки, провели мимо бычьих туш. Его руки были связаны за спиной. Он моргал, словно его внезапно вывели из темного места на дневной свет.

— Кто он? — спросил Дюко.

— Один из пленных, взятых на Соляных озерах.

Дюко что-то проворчал. El Matarife был вожаком партизан, одним из многих, кто прятался в северных горах, и он недавно заманил в западню французский конвой и захватил дюжину военнопленных. Дюко поправил заушник очков.

— Он захватил двух женщин.

— Захватил, — сказал священник.

— Что случилось с ними?

— Вас это сильно волнует, майор?

— Нет. — Голос Дюко был кислым. — Это были шлюхи.

— Французские шлюхи.

— Но все-таки шлюхи. — Он сказал это с неприязнью. — Что случилось с ними?

— Они занимаются своим ремеслом, майор, но их оплата — жизнь, а не наличные деньги.

Рыжеволосого человека привели на арену амфитеатра, и там ему освободили руки. Он разминал пальцы в сыром, холодном воздухе, задаваясь вопросом, что должно случиться с ним в этом месте, провонявшем кровью. На лицах зрителей было выражение удовольствия. Они вели себя тихо, но усмехались, потому что знали, что должно случиться.

На арену была брошена цепь.

Она лежала там — звенья ржавеющего железа в крови быка, которая парила на холоде. Военнопленный задрожал. Он сделал шаг назад, когда партизан поднял один конец цепи, но подчинился спокойно, когда конец цепи был привязан к его левой руке. Палач, его огромная борода запачкана кровью быка, поднял другой конец цепи. Он обвязал цепь петлей вокруг собственной левой руки и засмеялся над военнопленным:

— Я сосчитаю пути твоей смерти, француз.

Французский военнопленный не понял испанских слов. Он понял, тем не менее, когда ему бросили нож — длинный, с узким лезвием нож, который был идентичен оружию в руках El Matarife. Цепь, которая связала эти двух мужчин, была длиной десять футов. Священник улыбнулся:

— Вы видели такую борьбу?

— Нет.

— Она требует особого мастерства.

— Несомненно, — сказал Дюко сухо.

Палач владел мастерством. Много раз он дрался с ножом и цепью и не боялся никакого противника. Француз был храбр, но обречен. Его атаки были жестокими, но неуклюжими. Цепь лишала его равновесия, он был измучен, он был порезан, и каждому удару ножа El Matarife наблюдающие партизаны вели счет. «Uno», — приветствовали они разрез на лбу француза, обнаживший череп.