— Дурак!

— Согласен. Потому что дурею от этого запаха.

Я помахал руками — будто создавал потоки воздуха около своего лица.

Девчонка подпёрла кулаками бока своего цветастого халата.

— Что ты такое мелешь, Иванов? — сказала она.

— Прошу тебя сварить мне кофе, — сказал я. — Разве не понятно?

Пожал плечами.

— Этот кофейный аромат мешает мне думать, — добавил я. — А для общения с майором советской милиции мне понадобится холодный и трезвый разум. Сама понимаешь, какое трудное дело мне предстоит. Чашка крепкого кофе придала бы мне сил и уверенности в себе.

— Ты клоун, — сказала Зоя.

Она покачала головой и решительно зашагала в сторону кухни.

А я поплёлся в гостиную — к ведущей на балкон двери.

* * *

Переступил через высокий порог, зажмурился от яркого солнечного света. Осень пока наступила лишь официально (календарная). Листва городских деревьев оставалась зелёной (та, что адаптировалась к палящим лучам солнца и к летней жаре). За густой зеленью с высоты четвёртого этажа сейчас трудно было рассмотреть улицу. Зато небо отсюда казалось ярче и ближе, чем если бы я смотрел на него с земли (так мне показалось после пребывания в сумраке, царившем в гостиной Каховских). Взглядом я тут же отметил новые метки на деревянных поручнях балконного ограждения (оставленные, без сомнения, ворковавшими под крышей голубями).

— Здравствуйте, Юрий Фёдорович, — сказал я.

Близко к ограждению подходить не стал, повернулся к нему спиной — рассматривал сидевшего в кресле мужчину. Римским профилем я не любовался: мой взгляд зацепился за белую тенниску, что красовалась на Каховском. Я посмотрел на чёрные полосы, на вышивку в виде адидасовского логотипа — безошибочно опознал Надину работу (отчасти, и мою: ведь это я карандашом наносил на ткань рисунок). Промелькнула мысль о том, что первую сотню изделий Надежда Сергеевна ещё не передала заказчице (не пошила пока и половину от этого количества). И этот экземпляр (что на Каховском) — явно не из той партии.

«Дядя Юра» тоже не оставил без внимания мою тенниску — мы с ним обменялись понимающими взглядами, словно болельщики одной команды.

— Привет, зятёк, — сказал Юрий Фёдорович.

Прищурил глаз, указал рукой на мой живот.

— Смотрю, ты тоже прикупил рубашку у этого вашего рыжего приятеля, — сказал он. — И сколько такая нынче стоит… для друзей?

Я повёл плечом.

— Ни сколько. Подарок.

Каховский хмыкнул.

— А с меня ваш рыжий мошенник двадцатку стряс, — сказал он. — Никакого уважения к работникам органов внутренних дел. Сто пятьдесят четвёртая статья по этому спекулянту плачет.

Юрий Фёдорович бросил на стол газету «Советский спорт», вынул из пачки с верблюдом сигарету. Закурил. Взглянул на меня сквозь облако табачного дыма.

— По делу к нам пришёл? — спросил он. — Или Зойку снова к себе утащить хочешь? Неужто и правда книжки там с ней читаете? Или это она нам с матерью лапшу на уши вешает?

Я состряпал трагичную мину, развёл руками.