— Отбракован?

— Ликвидированы, — клерк растянул в улыбке тонкие губы, но глаза остались холодными. — Вас выведут на плац и застрелят. Или перережут горло. Все зависит от инспектора, который будет вести ваше дело. У каждого свои предпочтения, но результат для вас будет один и тот же — ваша жизнь будет прервана.

Шпатц Грессель вновь переступил с ноги на ногу, теперь уже не обратив никакого внимания на скрип. Сглотнул. Смял в руках серую шляпу, глядя как тяжелая круглая печать в руке клерка опускается на желтоватый бланк. Возможно, его смертного приговора.

— Не волнуйтесь, молодой человек, — клерк снова нацепил на нос очки. — Я видел парочку Фогельзангов. И я бы сказал, что ваш индекс идеала не меньше четырех. А то и трех. Это, конечно, приблизительно, но вы вполне можете оказаться более Фогельзангом, чем некоторые из них. Желаю вам удачи, герр Грессель.

«Да как они ходят по этому проклятому паркету так тихо?!» — думал Шпатц, направляясь через зал бюро к четвертой двери. Пол под его ногами визжал, скрипел, ныл и разве что не молил о помощи. Хотя клерки иногда вставали из-за столов, подходили к высоким шкафам-каталогам, выдвигали ящики и носили туда-сюда разные бланки и папки, и все это почти совершенно бесшумно. Во всяком случае точно без аккомпанемента оглушительных скрипов. «Очевидно, надо работать здесь с рождения, чтобы обрести эту сверхспособность,» — Шпатц с облегчением вздохнул, потому что зал пограничного бюро наконец-то закончился. Он оглянулся. Лица провожавших его взглядами клерков немедленно приняли незаинтересованный вид и уткнулись в свои бумаги. Снова заскрипели перья и раздался монотонный бубнеж. Тяжелая дверь неожиданно бесшумно открылась. За ней обнаружился скудно освещенный длинный коридор, упирающийся в еще одну дверь. Шпатц остановился и перевел дух. Сердце уже даже не колотилось, а трепыхалось испуганной птичкой. Может он зря все это затеял? Издалека затея с гражданством Шварцланда казалась не такой страшной. Про тесты по истории и законы он знал, в своем здоровье был более, чем уверен — за все 26 лет своей жизни он ни разу ничем не болел. Он думал, нет, он даже был уверен, что когда прозвучит имя его матери, то родина не то, чтобы распахнет объятья и примет его как любимого наследника кайзера, но уж никак не пробубнит равнодушное «будете отбракованы». А что если мать все придумала? Родилась хорошенькой блондинкой в какой-нибудь деревне, сбежала из дома во время войны, очаровала первого попавшегося благополучного сынка из благополучной семьи, наплела ему, что она Блум штамм Фогельзанг из грозного Вейсланда, сбежавшая из лагеря для военнопленных… Приставку «штамм» к фамилии получают только представители вервантов — самой старой вейсландской аристократии. И только те, в ком течет кровь этого рода. Ни мужья, ни жены, ни приемные дети не имеют на нее права. Насколько Шпатц понял сложные внутрисемейные отношения вервантов, между некоторыми семьями браки были невозможны, а если брак заключался с простолюдином, то ребенок получал свою приставку «штамм» и родовую фамилию только в совершеннолетие. Если простолюдином (или аристократом, но классом пониже) был отец, то фамилию ребенок получал материнскую. То есть, если бы Шпатц родился не где-то в Сеймсвилле, а где полагается, то его полным именем было бы Катрин-Блум-Шпатц штамм Фогельзанг. Но так далеко ему пока загадывать не хотелось. Если даже простое получение гражданства — это многоступенчатая проверка на границе, после которой ты, в лучшем случае получишь статус «фрайхерр» — подданный.