— После Германии, — глубокомысленно вставил его коллега по фамилии Скотт.

— О, умоляю, только не впутывайте сюда Германию, — раздраженно ответил первый. — Скотт, можем мы хоть о чем-нибудь поговорить, не вспоминая о превосходстве государственных институтов Германии?

— Это невозможно! — оживился Скотт, садясь на своего конька. — Не забывайте, что в Германии только в стали и железе производительность на одного занятого работника возросла на 43 процента, а ее транспортные…

— По-вашему, Рамон отзовет законопроект? — спросил старейший член партии, депутат от Восточного Олдгейта, отмахиваясь от потока статистических данных.

— Рамон? Нет, только не он. Он скорее умрет…

— Положение очень необычное, — заметил Восточный Олдгейт и три города, один лондонский пригород и один провинциальный поселок городского типа согласно закивали, подтверждая: «Да, крайне необычное».

— В старые времена, когда Баскоу был еще молодым депутатом, — Восточный Олдгейт кивнул на согбенного, убеленного сединами депутата с белоснежной бородой, с трудом ковылявшего к свободному креслу, — в старые времена…

— А я думал, старик Баскоу сегодня не придет! — неуместно заметил тут кто-то из невнимательных слушателей.

— В старые времена, — продолжил депутат от Восточного Олдгейта, — еще до заварухи с фениями…

— Кстати, о высокоразвитости, — снова взялся за свое увлекшийся Скотт. — Райнбакен в прошлом месяце сказал в нижней палате: «Германия достигла той точки, где…»

— Будь я на месте Рамона, — веско произнес Восточный Олдгейт, — я бы точно знал, как мне поступить. Я бы пошел прямиком в полицию и сказал: «Послушайте…»

Но тут раздался оглушительный долгий звонок, и депутаты поспешили к двери.

Когда вопрос с девятым дополнением к постановлению о медуэйских портовых сборах был успешно разрешен, и слова «или же в дальнейшем считать принятым» подкрепились убедительным перевесом в двадцать четыре голоса, палата общин вернулась к прерванной дискуссии.

— Я всегда говорил и буду это повторять, — провозгласило одно важное лицо, — что министр член кабинета, если он истинный государственный деятель, не имеет права думать о себе.

— Правильно! — выкрикнул кто-то и зааплодировал.

— О себе, — повторил выступающий. — Долг перед государством должен для него быть превыше любых… э-э-э… остальных соображений. Помните, что я сказал на днях Баррингтону, когда мы обсуждали бюджет? Я сказал: «Истинный и благородный джентльмен не позволяет, не может себе позволить игнорировать настойчивое и почти единодушное волеизъявление большинства избирателей. Поступки министра короны в первую очередь должны быть подчинены здравым, обдуманным суждениям большинства избирателей, чьи высшие чувства… — нет — … чутье которых…» Нет, не так… Словом, я очень понятно выразил, в чем должен заключаться долг министра, — сбивчиво подытожил государственный муж.

— А теперь позвольте мне… — начал было Восточный Олдгейт, но тут к нему подошел лакей с подносом в руках, на котором лежал зеленовато-серый конверт. — Кто-то из господ обронил? — поинтересовался депутат и, взяв с подноса конверт, полез в карман за очками. — «Членам палаты общин», — прочитал он и посмотрел поверх пенсне на собравшихся.

— Прошение какой-нибудь компании о регистрации.