Альбиноска попивает виски; тряхнув головой, она с улыбкой объясняет, что охотно со мной побеседует: не каждый день попадается под руку писатель. Я устраиваюсь поудобнее и... Тут я ставлю многоточие, так как еще не совсем уяснил себе социальный облик моих читателей. Альбиноска — большой знаток своего дела, можете мне поверить; одновременно она сообщает мне точный адрес, где в Анкаре можно приобрести изумительные ковры.

Привет, альбиносочка! Хочу надеяться, что, если мне все же доведется попасть в Анкару, мы с тобой непременно встретимся — вернее всего, в каком-нибудь маленьком баре; я бы махнул за тобой и сейчас, но не могу: читатели с нетерпением ждут моих статей.

Подобные вещи, наверное, случались и с вами, и рассказал я это вам вовсе не как из ряда вон выходящий случай, а лишь для того, чтобы наглядно показать, что именно я понимаю под журналистской правдой. Согласитесь: ведь то, что ваш Джо пропускает через себя на пути к правде, — это тоже правда? Я считаю, что да.

С Мэри в данном случае никаких проблем. Она вообще-то не в восторге от моих сочинений: с ее точки зрения, я давно исписался, но перед отъездом мы с ней твердо договорились, что я целиком принадлежу моим читателям. Другими словами, против альбиноски, независимо от того, было у меня с ней что-нибудь или нет, — никаких возражений. Мэри выше этого, она никогда бы не стала влезать тебе в печенку — ущемлять право писателя на самовыражение. Когда-нибудь, когда представится случай или потребуется для дела, я вам опишу ее достоинства. Мэри — молодая женщина, типичная для моей страны, а потому выше всяких похвал, — можете смело на нее положиться. Но в данный момент я предпочитаю поставить другой вопрос: следует ли начисто отделять писателя от журналиста, и если да, то когда и где эта мучительная операция должна произойти.

Друзья мои, сдается мне, что нам положено выражаться загадками, витиевато и двусмысленно. Одно могу вам сказать: это нехорошо, потому что не отвечает нашему традиционному здравому образу мыслей.

Итак, насколько я понял, Италия — это республика, где есть президент, правительство, палата депутатов и сенат. Как все эти институты между собой соотносятся, — иначе говоря, у кого власть, — хрен их знает, не поймешь. Вот ведь до чего они тут, в Европе, докатились — одно слово: бедлам. И все из-за своей маниакальной приверженности к политическим теориям; политика — это, по их мнению, искусство. Делают вид, будто забыли азбучную истину, известную даже малым детям: что первейшая и реальная власть — это власть экономическая; общество заинтересовано в том, чтобы она находилась в руках людей способных и честных, а не бесчестных, даже если они способные; мы все должны этому содействовать, не поддаваться на разные европейские штучки, не кидаться на подарочки, которые Европа нам все время подкидывала, начиная от Макиавелли и кончая Марксом.

И еще: в Италии слишком много партий. Иные из них были созданы специально для того, чтобы под предлогом каких-то эфемерных различий завлекать в свои предвыборные сети простофиль.

Но этого им показалось мало, добавились так называемые «внепарламентские группы», то есть такие, которые поставили себя вне, точнее, против существующих установлений, а еще точнее — вне закона. Придуманы они для того, чтобы вызывать глубочайшее возмущение добропорядочной буржуазии, которую именуют правой, так как она производит материальные ценности, трудится и стоит за порядок; чтобы вызывать возмущение наиболее здоровой и, следовательно, преобладающей части государственных служащих, армии, полиции — точнее, всех ее разновидностей — и, наконец, духовенства. В последнее время активизировались профсоюзы: задумали играть такую же роль, как предприниматели. Все хотят заниматься политикой. Студенты — и те, вместо того чтобы увлекаться спортом, ударились в политику. Понятно? Мало им профессиональных политиканов, у них еще шуруют неопытные люди, дилетанты!

Теперь разберемся, какие произошли перемены.