Мучит меня один вопрос… может, это шутка? Нет. В газетах про убийство в Демберри напечатали только на следующий день после их возвращения, а я уже все знала из этих записок. Хочется купить себе пушку. В саду какой‑то шум. Пойду взгляну.

Внизу пробежала какая‑то тень. Но это, наверное, собака. Полночь, пора спать. Ничего больше не слышно. Наверняка это была собака.

Карен мертва.

Сегодня утром явилась полиция. Они нашли ее в саду. В мусорном бачке. На тело, похоже, и взглянуть страшно. Оно было накрыто одеялом, а ее мать выла, – никогда не слышала, чтобы так выли. Отец, когда ему сказали, потерял сознание. Ее нашел Боб, мусорщик.

Сначала его вывернуло наизнанку, потом он заорал; ему они тоже сделали укол.

Идет дождь. Глупо замечать, что идет дождь, когда только что погибла девочка. Но дождь идет. Мне холодно. Хотелось бы уехать отсюда. Но такое чувство, будто я должна остаться.

Почему он не написал об этом? Почему, почему, почему?!! Хорошенький день рождения… Какой ужас! Он‑таки устроил его себе: хорошенький день рождения.

Вот уже два часа я сижу здесь, курю и смотрю на дождь. В доме совсем тихо. Все сидят в своих комнатах. Вчера вечером я была пьяна. А сегодня утром Карен была мертва.

Старушка сидит на прежнем месте. Что‑то бормочет сквозь зубы и качает головой. Вяжет покрывало для дивана в гостиной. Впрочем, она совсем и не старая. Всего‑то на каких‑нибудь пятнадцать лет старше меня. Не хотелось бы мне через пятнадцать лет стать такой же!

Я не знаю, что мне делать. Нужно хоть с кем‑нибудь поговорить. Со священником? Не доверяю я им. «Тюремный поп, обритый лоб…»

Когда явились фараоны, я жутко струхнула. Они очень внимательно меня разглядывали. «Если вы что‑нибудь видели, – сказал длинный, – нужно дать свидетельские показания». – «Ничего не видела». – «Ну что ж, тем хуже…» Для меня это ничем хорошим не пахнет. Если они наведут справки, я пропала.

2. ВЫХОД НА ПОЗИЦИИ

Дневник убийцы

Полагаю, кто‑то читает мои записи. Если ты сейчас читаешь эти строки, то – кто бы ты ни был – поберегись. Поберегись, потому что я доберусь до тебя.

Дневничок мой дорогой, тебе же не понравится, если кто‑то будет заглядывать в тебя без моего позволения, проводить пальцами по твоим строчечкам, касаться твоей бумаги, грязными руками ласкать мои следы, оставленные на тебе. Дневничок мой дорогой, я крепко прижимаю тебя к своей груди, к своему… Никто тебя не тронет.

Сегодня я доволен, очень доволен. Топор до блеска чист, я убрал его в гараж.

Весь квартал размазывает сопли. Говорят, что преступление совершил садист. Когда она умерла, я сунул в нее топорище и загнал его как можно глубже.

Если ты сейчас читаешь эти строки, то, может быть, кое‑кто заглядывает при этом тебе через плечо. Я, может быть, тут и, может быть, сейчас перережу тебе горло. Ха‑ха‑ха!

Нынче ночью, проходя через сад, я увидел в окне Джини. Эх, Джини, вечно ты смотришь туда, куда не следует…

А к малышке в окно я поскребся совсем тихонько. Она встала с постели, подошла, глаза ее сияли. Ночная рубашка коротенькая, груди болтались перед самым моим носом…

Мама подарила нам красивые блейзеры цвета морской волны с позолоченными пуговицами. Джек играл на фортепьяно, мы хлопали ему.

Пели «Happy birthday to you», и я подумал о Карен. Когда погасли свечи, я принял решение.

А думать о том, что кто‑то может читать эти строки, мне и в самом деле неприятно.

Дневник Джини

Полиция опять приходила. Снова всех допрашивали, и меня тоже. Похоже, ничего у них не клеится.