– Благотворительный вечер в Гровенер‑хаус перед Новым годом? – спросил он.

Роулинс пожал плечами.

– О, ты шалун, мальчишка, Джим. Но какой талант!

При том, что Заблонский свободно говорил на польском, иврите и идише, за сорок лет, проведенных в Англии, он так и не смог хорошо освоить английский и говорил с заметным польским акцентом. А поскольку, изучая язык, он пользовался старыми книгами, то усвоил из них лексику, ставшую ныне жаргоном «голубых». Роулинс знал, что Заблонский не гомосексуалист. Жена Заблонского сказала ему, что его еще в юности кастрировали в концентрационном лагере.

Старик любовался бриллиантами, как настоящий ценитель любуется истинным произведением искусства. Он смутно припоминал, что в середине шестидесятых леди Фиона Глен вышла замуж за преуспевающего молодого государственного служащего, который в середине восьмидесятых занял ответственный пост в одном из министерств. Также он вспомнил, что семейная чета живет где‑то в Вест‑Энде на широкую ногу, в основном за счет наследства жены.

– Ну, что ты думаешь, Луис?

– Я восхищен, мой дорогой Джим. Восхищен и озадачен. Это не простые камешки. Их немедленно опознают в любом месте. Что мне делать с ними?

– Это ты мне должен сказать, – заметил Роулинс.

Луис Заблонский широко развел руками.

– Не буду лгать тебе, Джим, скажу как есть. Бриллианты «Глен» застрахованы не меньше чем на 750 тысяч фунтов стерлингов. Такова их реальная цена у Картье, если продавать законно. Но просто продать их невозможно. Есть два выхода. Первый – найти очень богатого покупателя, который захочет купить бриллианты «Глен», зная, что они краденые. Богатый скряга, который в одиночку радуется, глядя на них. Такие люди есть, но их мало. С них можно взять половину суммы, которую я назвал.

– Когда ты сможешь найти такого покупателя?

Заблонский пожал плечами.

– В этом году, в следующем году, когда‑нибудь, никогда. Нельзя же давать объявление через газету.

– Слишком долго, – сказал Роулинс. – А другой вариант?

– Оценить их без оправы – только это снизит цену до 600 тысяч. Перешлифовать их порознь. Но огранщик потребует свою долю. Если бы я лично занялся всем, то, думаю, ты бы имел в конце концов 100 тысяч.

– Сколько ты мне можешь дать сейчас? Я не могу питаться воздухом, Луис.

– Кто может? – сказал торговец краденым. – Послушай, за оправу из белого золота я, пожалуй, смогу получить 2 тысячи фунтов на рынке лома драгметаллов. За сорок мелких бриллиантов – где‑то 12 тысяч. Таким образом, ты можешь рассчитывать на 14 тысяч. Из них сейчас я дам тебе половину. Что скажешь?

Они торговались еще полчаса и наконец сошлись. Луис Заблонский достал из своего сейфа семь тысяч наличными. Роулинс открыл кейс и сложил в него пачки мятых купюр.

– Симпатичный, – оценил кейс Заблонский, – балуешь себя.

Роулинс покачал головой.

– Взял на месте, – ответил он.

Заблонский поцокал языком и погрозил пальцем Роулинсу.

– Избавься от него, Джим. Не оставляй следов, не стоит зря рисковать.

Роулинс, подумав, кивнул, попрощался и ушел.

* * *

Джон Престон провел целый день, прощаясь с коллегами из оперативной группы. Ему было приятно, что они сожалеют о его уходе. Потом он занялся бумажной работой. Бобби Максвелл зашел поприветствовать его.

Престон плохо знал этого внешне приятного молодого человека, страстно желавшего сделать карьеру в МИ‑5. Он решил, что самый лучший способ продвижения по службе – это зацепиться за восходящую звезду Харкорта‑Смита.