Они ни разу не посмотрели друг на друга, упорно глядя на спящего ребенка. Приоткрытый ротик Отго-младшего словно подсказывал Уоллингфорду, что ему надо бы и еще кое-что о себе рассказать, и он начал свою историю. Вряд ли стоило выбирать подобный сюжет в тот вечер, когда просишь любимую женщину выйти за тебя замуж. Но Уоллингфорд был журналистом и привык работать с голыми фактами, а не рассказывать сказки женщинам и детям.

И при этом он упустил из виду самое важное в журналистской работе: контекст. Ему следовало начать хотя бы с поездки в Бостон к доктору Заяцу по поводу своих загадочных болей в ампутированной руке. Ему следовало затем рассказать миссис Клаузен о встрече с той женщиной в гостинице «Чарльз», и о том, как они читали друг другу Э.-Б.Уайта, лежа голыми в постели, но отнюдь не занимаясь сексом. И о том, что все это время он думал только о миссис Клаузен. Ведь он действительно думал только о ней!

Все это было частью контекста, который позволил бы Дорис понять, почему он уступил желанию Мэри Шаннахан иметь от него ребенка. Но ему самому стало бы значительно легче, начни он свой рассказ даже не с поездки в Бостон, а с командировки в Японию — с того, как он предложил Мэри, молодой замужней женщине, которая ждала ребенка, лететь вместе с ним в Токио; как он чувствовал себя виноватым перед ней, как долго не поддавался на ее просьбы, как пытался быть ей «просто другом»…

И разве не было частью контекста, что в конце концов переспал с Мэри без каких-либо дополнительных условий; по-дружески дав ей то, чего она так хотела? Просто ребенка, ничего более. Потом Мэри захотела заполучить заодно и его квартиру или, может быть, даже съехаться с ним, а также вознамерилась занять его должность, зная, что вот-вот станет его начальницей… Вот это, черт побери, действительно стало для него настоящим сюрпризом! Но как он мог такое предвидеть?

Несомненно, если одна женщина способна понять другую женщину, желающую забеременеть от Патрика Уоллингфорда, то почему бы и Дорис не отнестись кжеланию Мэри с сочувствием? Сам он очень на это надеялся. Увы! Да и какое сочувствие она могла проявить, если Патрик так бездарно все это на нее вывалил?

Он заговорил — как в воду прыгнул, и повел свой рассказ с той безыскусностью, что граничит с неловкостью и даже грубостью. Начал он с доверительного признания:

— Не думаю, что эта история свидетельствует о моей неспособности к постоянству, но меня все же несколько беспокоит…

Ей-богу, не самый лучший способ делать предложение! Неудивительно, что Дорис высвободила руку, резко повернулась и во все глаза уставилась на него. Уоллингфорд почувствовал, что дело плохо, и говорил, не поднимая глаз и стараясь смотреть только на спящего ребенка, словно невинность маленького Отто могла уберечь миссис Клаузен от всего, что она не в силах была ни принять, ни изменить.

Миссис Клаузен явно пребывала в смятении. Она даже ни разу не взглянула на сына, зато просто глаз не могла оторвать от красивого профиля Уоллингфорда, который продолжал неуклюже докладывать ей подробности своего постыдного поведения. Он нервничал, сбивался и с ужасом чувствовал, что производит на Дорис совсем не то впечатление, какое рассчитывал.

И о чем он только думал? В какое жуткое положение он их всех поставит, если Мэри Шаннахан окажется беременной его ребенком?

Решив ничего не скрывать, он поднял полотенце и показал миссис Клаузен синяк на голени — результат столкновения со стеклянным кофейным столиком в квартире у Мэри. Затем он продемонстрировал Дорис ожог, полученный в душе у Мэри, ну, а царапины на спине она уже и сама заметила.