Найдя детскую ложку на сушилке для посуды, Уоллингфорд размял для Отто банан, и тому страшно понравилось выплевывать банановую кашу и размазывать ее по своей мордашке, а грязные ручонки вытирать о распашонку.

Уоллингфорд подумал, чем бы еще покормить ребенка. Чайник на плите был еще теплый. Он развел немного сухого детского питания примерно в восьми унциях теплой воды и смешал это с кукурузными хлопьями, но Отто явно предпочитал банан. Тогда Патрик попробовал смешать кукурузные хлопья с чайной ложкой персикового пюре из банки. Отто осторожно попробовал новое блюдо, и оно вроде бы пришлось ему по вкусу, хотя несколько кусочков банана и часть персиково-кукурузной смеси оказались у него в волосах.

Уоллингфорд понимал, что пока что куда больше еды попало на самого малыша, чем ему в рот. Смочив теплой водой бумажное полотенце, Патрик тщательно обтер Отто, извлек его из детского стульчика и повторил опыт с ходунками. Пару минут мальчик болтался в ходунках, а потом его вырвало половиной съеденного завтрака.

Уоллингфорд вытащил сына из ходунков и уселся в кресло-качалку, посадив мальчика на колени. Он попытался дать ему бутылочку, но Отто, перемазанный уже с ног до головы, сделал пару глотков и выплюнул все отцу на колени. (На Патрике, впрочем, были только трусы, так что особого значения это не имело.)

Он попытался погулять вместе с Отто, обхватив его левой рукой, а в правой держа на отлете открытого «Английского пациента», точно молитвенник. Но Отто был слишком тяжел, и долго носить его на изуродованной левой руке Патрик не мог. Пришлось снова усесться в кресло-качалку. Патрик посадил Отто на правое колено так, что мальчик прижался спинкой к его груди и левому плечу, и обнял его за плечики левой рукой. Так они и качались минут десять, пока малыш не заснул.

Патрик сразу почти перестал качаться и, придерживая спящего мальчика, попытался читать «Английского пациента». Держать раскрытую книгу единственной рукой он мог, а вот переворачивать страницы оказалось нелегко; Патрик сразу почувствовал, что это ничуть не легче, чем овладевать различными протезами. Впрочем, эта пытка отчасти сближала его с героем книги, обожженным англичанином, который вроде бы даже не помнил, кто он такой.

Медсестра читала ему книги, и, слушая ее, загадочный пациент то погружался в забытье, то приходил в себя. Патрик пробежал всего несколько страниц и остановился на фразе, которую миссис Клаузен подчеркнула красным.

И потому, слушал англичанин ее чтение или нет, ход повествования становился прерывистым и размытым, как дорога после дождя; некоторые эпизоды выпадали — так распадается ткань ковров и гобеленов после набега саранчи, так ночью после бомбардировок куски штукатурки отваливаются от стен.

Этот отрывок не только следовало перечесть еще раз и восхититься им; он еще и многое говорил о читательнице, которая его подчеркнула. Уоллингфорд закрыл книгу и тихонько положил ее на пол. Потом закрыл глаза и сосредоточился на умиротворяющем покачивании кресла-качалки. Иногда, задерживая дыхание, он слышал, как дышит его сын — поистине священный момент для многих отцов и матерей. Сидя в кресле, Патрик думал, что будет делать дальше. Вернется в Нью-Йорк и прочтет «Английского пациента»; отметит полюбившиеся ему места, и они с миссис Клаузен смогут сравнить и обсудить то, что больше нравится каждому. А потом ему, может быть, даже удастся убедить ее взять напрокат видеокассету с этим фильмом и посмотреть его вместе.

Любопытно, думал Уоллингфорд, уже засыпая и крепко прижимая к себе спящего сына… будет ли это более благодарной темой для разговоров с Дорис, чем путешествия мышонка или пылкое воображение обреченной паучихи?

Миссис Клаузен так и нашла их — спящими в кресле-качалке.