— Во-первых, я сказал «шалунья», а не «пердунья», Пат, — спокойно поправил его главный редактор. — А во-вторых, тебе послышалось именно то, о чем ты думаешь сам!

Все. Теперь Патрику оставалось обратиться только к Джейн Браун, той английской экономистке, что пригрозила присутствовавшим на конференции мужчинам публичным раздеванием, или к Эвелин Арбутнот, которая, судя по всему, была лесбиянкой и ненавидела его за то, что, к стыду своему, позволила себе хоть на мгновение им увлечься.

Экономистка Джейн Браун оказалась взбалмошной особой с чисто английским чувством юмора и чисто английским произношением — что ж, американцы падки на английский акцент. Она неумолчно верещала, точно забытый на плите чайник со свистком, но не о мировой экономике, а о том, как угрожала раздеться в присутствии мужчин.

— Я по опыту знаю, что мужчины никогда не позволят мне разоблачиться до конца, — важничала перед телекамерой миссис Браун, преувеличенно четко выговаривая слова, словно характерная актриса английского театра, играющая героиню определенного времени и происхождения. — Я и до нижнего белья не доберусь, а их уже и след простыл, и так из раза в раз! Мужчины — народ предсказуемый, уж в этом-то отношении на них всегда можно положиться!

Биллу интервью с Джейн Браун страшно понравилось. Он сказал, что оно «прелестно контрастирует» с предшествующей съемкой — с истерическими выкриками экономистки насчет насилия, которыми был отмечен первый день конференции. В конце концов материалы были благополучно отправлены в Нью-Йорк и показаны зрителям. Мероприятие, так сказать, осветили, другими словами, извратили и оболгали. Скатившись еще ниже, чем Патрик Уоллингфорд, руководство канала стремилось сделать «клубничкой» даже новости. В итоге, рассказ о работе женской конференции в Японии свели к анекдоту о том, как пышнотелая и крайне истеричная англичанка угрожает публично сорвать с себя одежду. И происходит это во время основной дискуссии, посвященной проблемам насилия; и не где-нибудь, а в Токио!

— Нет, ну прелесть какая! — воскликнула Эвелин Арбутнот. Она посмотрела этот полутораминугный сюжет у себя в номере — был заключительный день конференции. В погоне за дешевой сенсацией новостной канал, где служил Уоллингфорд, даже не стал дожидаться, когда конференция закончит работу.

Патрик был еще в постели, когда миссис Арбутнот ему позвонила.

— Простите, — только и смог вымолвить он в ответ на ее упреки, — но я, увы, не главный редактор. Я всего лишь репортер.

— То есть вы хотите сказать, что всего лишь выполняли чей-то приказ? — грозно спросила миссис Арбутнот.

Патрик еще не успел очухаться после бурной ночи, проведенной с японскими журналистами в злачных местах Токио. Ему казалось, что он до печенок пропитан запахом саке. Он не мог вспомнить даже, кто из японских газетчиков, ставших теперь его лучшими друзьями, подарил ему два билета на скоростной поезд до Киото и обратно. «Поезд-пуля» — кажегся, так говорил журналист, которого звали то ли Йоши, то ли Фуми. Полный покой в традиционной гостинице в Киото, уверяли Патрика японцы, полностью восстановит его силы; эти слова он запомнил хорошо. Но, к сожалению, забыл второй совет, что в Киото лучше ездить в будние дни.

Ах, Киото, город древних храмов и молитв! Город, куда более, чем Токио, способный навеять раздумья о вечном и успокоить душу. А ему, Патрику Уоллинг-форду, давно пора отрешиться от суеты. Примерно так говорил Патрик Эвелин Арбутнот, по-прежнему продолжавшей ругать его за «абсолютно бездарный» материал о женской конференции, показанный «этим вшивым каналом, не имеющим ни малейшего отношения к новостям».

— Да знаю я, знаю… — бубнил Патрик.