– …а он не желает, – продолжает Уилли, – а я даже не сомневаюсь, что Майлз стал бы мне классным… партнером.

– Шампанского? – предлагаю я, наливая себе еще бокал. А вот и обещанные омары.

Сорок пять минут спустя оркестр играет «Хочу летать», я уже изрядно пьяна, и самозабвенно отплясываю с Майлзом, и тут краем глаза вдруг замечаю Д.У., вспотевшего, в мятом смокинге – он приглаживает волосы и пытается принять невозмутимый вид, хотя я вижу, что он буквально кипит от негодования. Д.У. ищет меня глазами, наконец находит, направляется ко мне через зал и кричит:

– Сесилия! Ну что ты творишь? Мы с Хьюбертом обыскали пол-Манхэттена!

Майлз замер на месте, и я тоже, и все вокруг замирают, пустота вокруг меня ширится, и я слышу, как Патрис кричит:

– Я знал! Я с самого начала знал, что это она!

Черная стая репортеров набрасывается на меня, я поймана: за одну руку меня держит Майлз, в другой я сжимаю бутылку шампанского. И тут Майлз дергает меня за руку, и мы бежим, расталкивая толпу.

Мы несемся вниз по лестнице, а фотографы за нами, мы выбегаем на улицу, где дождь льет как из ведра, пересекаем площадь, мчимся по каким-то ступенькам вниз, уворачиваемся от лимузинов и постовых, регулирующих движение, и выскакиваем на Бродвей, где, на наше счастье, к остановке как раз подруливает автобус номер двенадцать.

Мы подбегаем к автобусу, размахивая руками и крича, забираемся внутрь, смеемся, когда у Майлза обнаруживаются два жетона, все так же смеясь, идем к задним сиденьям, садимся, и смотрим друг на друга, и дико хохочем, а когда оглядываемся, видим, что все повернулись и глазеют на нас. Я икаю, а Майлз приподнимает бутылку с шампанским и делает большой глоток. Он выпускает мою руку, и мы смотрим, каждый в свое боковое окно, на дождь и струи воды, стекающие по стеклу.

– Доброе утро.

– Доброе утро.

Хьюберт сидит за кухонным столом и пьет кофе, уткнувшись в «Уолл-стрит джорнал».

– А кофе не осталось? – спрашиваю я.

– В кофеварке, – отвечает он, не поднимая головы.

Я бреду к стойке, хлопаю дверцами шкафчиков, ища кофейную чашку.

– Посмотри в посудомойке, – советует он.

– Спасибо.

Наливаю кофе, сажусь.

– Что-то рано ты сегодня, – замечает Хьюберт.

– Гм… м-м-м… – неопределенно произношу я.

Он придвигает ко мне вечернюю «Пост».

Делаю глоток и открываю газетку на шестой странице.

Заголовок: «Принцесса-Новобрачная – душа компании».

И заметка: «Похоже, в том, что мы редко видим обворожительную супругу принца Хьюберта Люксенштейнского, виноват только он сам, но никак не Сесилия. Сесилия Келли – в прошлом арт-дилер – держалась в тени после своего бракосочетания позапрошлым летом на озере Куомо в Италии, в фамильном замке обширного поместья, принадлежащего отцу жениха принцу Генриху Люксенштейнскому. Однако накануне вечером, на торжестве по случаю полувекового юбилея Нью-Йоркского балета, красавица принцесса, щеголяя новой, „под мальчика“, стрижкой и туалетом от Бентли, появилась одна и очаровала именитых гостей, в числе которых были…а затем она в высшей степени эффектно покинула банкет вместе с новоявленным экранным божеством по имени Майлз Хансон…»

Я сворачиваю газету.

– Сесилия, – спрашивает Хьюберт, – ты меня все еще любишь? Сесилия…

Жестом я останавливаю его:

– Не надо. Не на-до.

V

Дорогой дневник!

Думаю, мне теперь получше.