– Вашу кандидатуру предложил я, а не Ларр, – холодно возразил он. – И могу информировать, что он согласился только под моим нажимом.

Я бы жестоко соврал, если бы сказал, что ожидал такого признания. На какую‑то минуту я растерялся. Сомов пристально и спокойно глядел на меня.

– Все‑таки, думаю…

Он прервал:

– Будет еще время разобраться во всех «почему» и «отчего». Сейчас вы знаете, что я сам пожелал вашей кандидатуры, и это облегчит мою просьбу к вам.

– Вы сказали – «просьбу»?

– Я сказал – «просьбу». Она такова. Со временем ваши выводы станут известны всем. Но пока они не отлились в окончательную форму, не делитесь своими соображениями ни с кем. Особенно с вашими друзьями Войцехович и Ширвиндом. Они, вы сами понимаете, пристрастны.

Я снова сделал ошибку. В этот первый день расследования мне предстояло непрерывно ступать на тропки, уводящие от истины.

– Я толкую ваши слова, Карл‑Фридрих, что посвящать в свои предварительные соображения я должен только Ларра и вас?

– Вы неправильно толкуете мои слова, друг Мартын. Только меня. Академик Ларр относится к тем, кого нельзя знакомить с фактами, не получившими завершенной оценки. И скажу откровенно: я настаивал на вашей кандидатуре не только потому, что вы лучше всех знаете ротоновую лабораторию, но еще и потому, что с вами надеялся легче, чем с другими, достичь такой договоренности.

– Карл‑Фридрих! Что кроется за вашими странными просьбами?

– Только одно. Огюст Ларр – выдающийся энтузиаст чистой науки. Но я опасаюсь, что в вашем расследовании обнаружатся обстоятельства, весьма далекие от специфических научных задач. Зачем подвергать испытанию глубокую мысль и чуткую совесть нашего руководителя?

Нет, решительно в этот день мне суждено было нагромождать одно заблуждение на другое!

– Это звучит так, словно вы опасаетесь раскрытия каких‑то преступных действий, задевающих вас лично!

– Преступных действий? И задевающих меня лично? Уж не подозреваете ли вы, что какие‑то мои административные решения вызвали взрыв в лаборатории?

– Во всяком случае, не буду поражен, если обнаружится что‑либо похожее. Вы столько мешали нам, столько…

– Ставил вам палки в колеса, так? – Он кивнул на дисплей, там еще сияла моя программа. Я резким нажатием кнопки погасил экран. – Что ж, исследуйте и это, друг Мартын.

– Не премину, – с вызовом отозвался я. Впервые он улыбнулся. В улыбке было больше печали, чем сарказма. Что‑что, а печаль мало соответствовала его характеру.

– Вот видите, вы уже сами готовы признать, что в трагедии могут появиться побочные к науке обстоятельства. Это меня устраивает. Для полноты укажу вам еще одну тему из таких побочных. Имею в виду вашу личную роль в лаборатории.

– Вы, кажется, считаете, что я причастен к взрыву?

– А почему бы и нет? Вы глубже всех разбираетесь в специфике ротоновых исследований, вы были близким другом Сабурову… И вы поссорились с ним, да еще так, что и слышать не хотели о ротонах, создали собственную, принципиально иную лабораторию. Сабуров, вы это сегодня сами узнали, не отменил вашего входного шифра, он оставил вам возможность возвращения, но вы возненавидели его лабораторию и его самого. Отсюда один шаг до мщения. Логическая цепь, не правда ли?

Я засмеялся. Мой смех звучал, наверно, невесело.

– И вы верите в правдоподобность этой любопытной цепи?

Он встал.

– Я верю, что вы исследуете и эту логическую цепь и доложите мне первому выводы, к каким придете.