|
Вот так описала комиссия картину его гибели. Все было так, ни в одном факте не исказили действительность эксперты. И все было не так, ибо официальная картина передавала лишь то, что могла увидеть комиссия. Я любовался генератором и ненавидел его – мое детище, лучшее из всего, что я создал, что я мог создать, он был истинным убийцей Кондрата. До боли в сердце я понимал, что происходило в ту страшную минуту. Кондрат расставил наверху вокруг фарфорового преобразователя свои цилиндрики и пробирочки с живой материей, прикрыл их защитными щитками, имитирующими и броню гарпов, и любую другую броню, что может понадобиться, если ротоновый преобразователь где‑нибудь обратят и на человека. А потом спустился вниз манипулировать генератором. Каждый аппарат имеет свой особый характер, нет двух абсолютно одинаковых машин, а мой генератор пока единственный в мире. Я знал его, привык к нему, и он знал меня и привык ко мне. Ни в каких инструкциях не выразить всей индивидуальности сложнейшей да и капризной машины, Кондрат об этом и не подумал, когда задавал напряжение на генератор. Что в ту несчастную минуту испугало Кондрата? Глухой шум, вырвавшийся из недр машины? Я тоже не раз слышал этот шум, он и меня вначале пугал, потом перестал – настоящей опасности в нем не было. Или сигнал сверху о перегрузке преобразователя – надо уменьшить подачу ротонов? Почему вместо плавного уменьшения Кондрат вдруг дал полную остановку? Он не мог не знать, что в момент такой остановки гигантски взметывается напряжение на генераторе! Ну и пусть взметывается, всего ведь доли секунды, автоматика надежно погасит любое перенапряжение. Нет, испугался, рванул назад, две встречные команды заблокировали одна другую – выбило защиту. И вот результат – вверху взрыв разметал в осколки и сам преобразователь, и все, что было установлено вокруг него. А внизу корчился и стонал изломанный и полусожженный Кондрат – единственный человек на всех трех этажах здания.
Я поднялся наверх, еще никогда мне не было так тяжко преодолевать короткую лестницу – два раза, останавливаясь, хватался за перила, чтобы не упасть. В кабинете Кондрата я вызвал Сомова и доложил: – Исследование закончено. Разрешите прийти. И опять он ответил, как в первый раз, когда я просил приема: – Не надо. Иду к вам.
23
Карл‑Фридрих Сомов сидел на диване, я за столом. Я хорошо знал, что сообщать ему, но трудно было заговорить. Слишком много неверного и обманного разделяло нас, чтобы вот так, одной фразой, преодолеть выдуманный барьер. Реально этого барьера не было, как я теперь запоздало сознавал. Он улыбнулся, он понимал мое состояние. – Итак, вы знаете, отчего погиб Сабуров, – негромко сказал Сомов. – Мне кажется, я тоже знаю это. Он погиб… Я прервал его: – Да, вы правы. Кондрат Сабуров погиб оттого, что устрашился своего изобретения. Он понял, что мирная установка может стать механизмом уничтожения, может быть использована как боевое оружие. – Может стать прототипом боевого оружия, а не оружием, не так ли? – поправил меня Сомов, – Имею в виду крупные габариты, нетранспортабельность вашей установки. Он был совершенно спокоен. Он, я сразу понял, заранее знал, что я скажу. И чтобы показать, что я тоже знаю о его невысказанном вслух знании, я и произнес эту фразу: «Да, вы правы». Она была ответом на его мысли, а не на его слова. Но полностью обстановки в ротоновой лаборатории он все же не представлял себе и тоже об этом догадывался. Сомов с вежливым вниманием ждал ответа. Я резко сказал: – Именно боевое оружие. Не преувеличивайте трудностей с подвижностью и габаритами. Все это мелочи. – Но я думаю… Я не дал ему договорить. – И Сабуров думал, как вы. Верней, надеялся, что будет так. |
