|
— Сейчас незамужней бухгалтерше чрезвычайно трудно найти работу, к тому же мне некому помочь. Граф Бекерский об этом прекрасно знает и постоянно докучает непристойными предложениями, угрожая, что уволит. Он давно так себя ведет, называет «жидюгою» и «старой девой», публично выдвигает различные предположения, почему я, по его мнению, не вышла замуж. До сих пор за меня заступалась графиня. Сейчас, когда ее нет, я оказалась без защиты… Это очень важное дело, от этого зависит мое достоинство! Вот почему я пришла к вам… Приехала вчера, взяла отпуск, которого граф не хотел мне давать… Кричал, что я еду во Львов, чтобы предаваться разврату… Это больной человек, он придумывает такие вещи, что я и произнести не решусь… Я не могла вас найти, вы больше не жили там, куда я когда приходила на уроки, а сторож ничего не знает… Собиралась уже отправиться обратно, была просто в отчаянии… Но меня спас случай! Я прохожу мимо университета, и что же вижу? Афишу и объявление о вашем докладе! Однако сейчас вы не хотите мне помочь! Умоляю вас, пан профессор! У меня немного денег, как для такого джентльмена, но я соберу больше…
Рената расплакалась. Попельский смотрел на ее хрупкие плечи, которые вздрагивали от рыданий, и боролся с чувством сострадания и сочувствия. Вентилятор на столе вращался быстро. Эдвард словно чувствовал его пропеллер у себя в груди. — Эдвард, — кузина Леокадия стояла на пороге кабинета. — Я стучала, но ты, видимо, не слышал, — сказала она по-немецки, как всегда, когда хотела скрыть что-то от Риты. — Что ж… ничего удивительного, — взглянула на Ренату, потом снова на кузена. — Мы ждем тебя с ужином. Долго еще будет сидеть у тебя эта твоя приятельница? Попельский встал, одернул пиджак, поправил галстук и задумался над ответом. — Не помешаю вам больше своим присутствием, — сказала по-немецки Рената Шперлинг. — Я как раз собиралась уходить. До свидания! И приятного аппетита! Девушка быстро вышла. Ее каблуки застучали в прихожей, а потом на лестнице. Попельский вошел в столовую, прошел накрытый стол и выбежал на балкон. Девять лет назад он так же стоял на балконе своей бывшей квартиры на улице Дзялинских и смотрел на свою ученицу. Тогда ей было восемнадцать, сейчас двадцать семь, тогда на балконе лежал букетик стокроток, которые тайком подкинула ему Реня Шперлинг, выпускница немецкоязычной гимназии Юзефы Гольдблатт-Камерлинг. Попельский вернулся с балкона и сел к столу. Служанка Ганна подошла к нему с супницей, полной молочной рисовой каши. Он попросил положить ему немножко риса и, улыбаясь, посмотрел на своих дам. Решение было принято. — Дорогая Лёдзя, когда у меня будет свободный от уроков день? — Через неделю, в ближайшую пятницу, 18 апреля, — кузина помнила его расписание. — Но напоминаю, это будет Страстная пятница. — Пожалуйста, проверь железнодорожное сообщение до Рогатина, а потом попроси Ганну купить мне билет на Страстную пятницу и обратный на Страстную субботу. — А тебе не кажется, что эти дни ты должен провести с семьей? — спросила по-немецки Леокадия. — Праздники важнее, чем посещение какой-то кокетки! Однако Попельский прислушался не к словам кузины, а к цокоту каблуков на тротуаре.
VIII
Слушателями последнего доклада Попельского не были только филологи. Кроме красивой бухгалтерши Ренаты Шперлинг, лекцию Эдварда слушал его друг, аспирант Вильгельм Заремба. На заседании он, как и молодая пани, оказался совершенно случайно. Поздним пополуднем Заремба шел по университетскому коридору, и вдруг его внимание привлекло объявление с хорошо знакомой фамилией. Аспирант глянул на часы и понял, что лекция Попельского началась несколько минут назад, а до встречи в стенах Alma Mater, на которую собирался, оставалось пятнадцать минут. |
