Но он не проникался ни носом, ни тем, что пот прилепил его повязку к спине. Не обращал внимания на выкрики детей в форме ближайшего воспитательного заведения, которые заполнили вагон, ибо в сопровождении двух учителей ехали, видимо, на вокзал, а оттуда на воскресную маевку. Попельский думал только о математике, который жил на Задвужанской. Эта улица была одной из самых длинных в городе и насчитывала примерно по сто номеров с каждой стороны. Предположение, что он живет неподалеку от места, где нашли тело рыжеволосой, было мало вероятным, поскольку убийца продемонстрировал незаурядную смекалку, сопровождая свой поступок еврейской надписью. Кроме того, возникали и другие препятствия. Человек, которого искалеченная называла «бедолагой», мог быть чьим-то жильцом, а тот, кто сдавал ему квартиру, не зарегистрировал его, чтобы не платить налога. К тому же, в регистрационных книгах указывают исполняемую профессию, а не образование, а любовник Любы Байдиковой отнюдь не должен был работать математиком. Он мог быть коммивояжером, который ради развлечения время от времени освежает в памяти тригонометрические уравнения. В конце концов, его можно было бы разыскать с помощью ищеек Зарембы, но тогда пришлось бы рассказать другу про новый след в деле. А этого Попельский хотел избежать, поскольку распространение полученной информации означало, что полиция перехватит расследование, а Эдвард сам лишит себя «генеральского» вознаграждения. А просить Зарембу никому об этом не рассказывать было опасно для самого Вильгельма и могло означать конец его полицейской карьеры в случае, если бы кто-то из информаторов оказался непорядочным и донес Коцовскому. Кроме этого, Попельский чувствовал, что, платя огромную сумму за розыск материного любовника, Байдик имеет относительно того какие-то подлые намерения, возможно, он захочет отомстить математику, убить и закопать в саду? Тогда задание Попельского стало бы опасным для него самого, ибо означало бы соучастие в убийстве. Все это выглядело плохо. Ему позарез нужен был помощник!

Он тяжело вздохнул и решил обдумать патовую ситуацию завтра. А сейчас хотелось насладиться хорошим заработком.

Попельский вышел возле электростанции и направился домой. По дороге с ностальгией взглянул на окна своего бывшего кабинета в доме Воеводской комендатуры на углу Леона Сапеги, а потом быстро сбежал вдоль парка, окружавшего цитадель, в сторону почты. В цветочном магазине «Флора» купил букет красных роз для Леокадии, в кондитерской на Сикстуской — шоколад с орехами для Риты и леденцы для служанки Ганны.

Через пять минут он уже одаривал своих дам. Сдержанная Леокадия приняла цветы и конверт с деньгами с ласковой улыбкой и олимпийским спокойствием, зато Рита, увидев шоколад, подпрыгивала и орала, как маленькая дикарка. Попельский сменил пиджак на домашнюю вишневую куртку, удобно уселся в затемненной гостиной возле больших часов, закурил сигарету и смотрел, как кузина ставит цветы в хрустальную вазу, которую еще несколько минут назад собиралась отнести в ломбард. Подбежала дочь и подставила вымазанные шоколадом губки. «Suum cuique, — подумал он, — каждому даю свое, то, что ему действительно принадлежит: Леокадии — уважение и привязанность, Рите — отцовскую любовь».

Он был уставший, сонный и удовлетворенный. Закрыл глаза. С балкона, из-за плотной портьеры, долетало легкое дуновение. Слышалось шуршание карт — это Леокадия раскладывала пасьянс, шуршание карандаша на листе бристоля — это Рита рисовала дома, дворцы, горы и реки.