— Будешь орать — придушу подушкой, — деловито пообещал Бурый. — Говори, козел, время идет.

Он снова замахнулся левой рукой, и брат Иннокентий испуганно сжался, зажмурив глаза. Кажется, до него начало доходить, что Господь в данный момент занят какими-то другими делами и ждать от него помощи не приходится. Что же до самого брата Иннокентия, то он не был готов выдержать подобное испытание в одиночку, без прикрытия с воздуха. Бурый, как и любой опытный уголовник, при всех своих многочисленных недостатках хорошо разбирался в людях. Увидев, как дрожат зажмуренные ресницы брата Иннокентия, он понял, что разговор будет, и нажал еще чуть-чуть.

— Ну?! — грозно повторил он, и брат Иннокентий спекся.

— Грядет Страшный Суд, — не открывая глаз, дрожащим голосом пробормотал он, — и каждому воздастся по делам его...

Из-под его левого века вдруг выползла и, скатившись по щеке, повисла на мочке уха крупная мутноватая слеза. Бурый брезгливо поморщился и снова ткнул богомольца в щеку глушителем.

— Насчет суда я побольше твоего знаю, — сообщил он. — И насчет районного, и насчет Страшного... Это еще когда будет! Ты дело говори, некогда мне сказки слушать.

— Имя Господне, — сказал брат Иннокентий и замолчал.

— Ты опять? — расстроился Бурый. — У тебя что, все шарики в башке перемешались или ты все-таки под дурачка косишь? Смотри, плохо кончится. Дело говори!

— Имя Господне, — повторил брат Иннокентий с неожиданно прорвавшимся раздражением, — попущением Сатаны попало в руки недостойного. Мы пытались его остановить, вразумить, ибо в Имени этом заключена великая сила. Непосвященный же, владея Именем, неминуемо навлечет на весь род людской великие бедствия, ибо не ведает, что творит, и в гордыне своей способен... — он мучительно закашлялся, — способен по неведению употребить тайное Имя во вред... Гнев Господень... семь чаш гнева... семь последних язв... Анафема!

Это уже был полный бред — так, во всяком случае, показалось Бурому. Из всего этого бреда он понял одно: дорогу Паштету пытались перебежать какие-то религиозные фанатики, придурки, трясуны — одним словом, блаженные, не представляющие реальной угрозы. Оставалось только выяснить, откуда им, придуркам, стало известно про математика, и можно было кончать это дело.

Позади него раздался едва слышный шорох. Бурый обернулся и на мгновение опешил: перед ним стояла медсестра, и ему показалось, что это Мария Антоновна каким-то чудом ухитрилась подняться на ноги. Потом он увидел очки, белокурые локоны, похожие на парик, и понял, что его застукали и уходить теперь придется в буквальном смысле по трупам. Он шагнул вперед, замахиваясь пистолетом, но неожиданно возникшая медсестра не попятилась — наоборот, шагнула Бурому навстречу и выбросила вперед руку, в которой, казалось, ничего не было. Бурый почувствовал укол и короткую вспышку боли. Тело его сразу онемело и перестало слушаться.

— Вот блин, — удивленно произнес Бурый, выронил пистолет и рухнул, как бык на бойне.

Незнакомая медсестра перешагнула через него, как через неодушевленный предмет, и подошла к постели брата Иннокентия. В руке у нее был уже другой шприц, но Бурый не обратил на это внимания. Он с тупым изумлением смотрел на ноги блондинки, поросшие темными волосами — такими густыми, что они были виды через плотные колготки.

— Значит, вы ищете Имя Господне, — сказала очкастая блондинка мужским голосом. — И считаете, что я недостоин им владеть? Но, согласись, если бы Бог придерживался того же мнения, мне бы никогда не удалось найти это число. А ведь нашел его именно я, а не ваша свора тупоголовых фанатиков.