|
— Ведь, если бы вы пришли меня забрать, если бы действительно хотели увезти в какой-то закрытый “почтовый ящик”, все это выглядело бы иначе. Вы бы явились с ротой спецназа, в сопровождении бронетранспортера, и тогда никакой Паштет сюда бы даже близко не подошел. А вы пришли один, имея при себе только пистолет с глушителем. Значит, вы либо сами по себе, либо вам велели меня убрать от греха подальше... Но в обоих случаях вам нужно то же, что и всем, — Число Власти. Я ведь проверял вас. Я сделал все, чтобы вы наконец потеряли терпение и пристрелили меня как бешеного пса, а вы все тащите меня, тащите... Но ногу я подвернул не нарочно, честное слово.
— Странно, — сказал Глеб, прислушиваясь к голосам и хрусту ветвей наверху. — Странно, — повторил он. — Вот говорю с тобой, и кажется — человек как человек. Если точно не знать, что ты натворил, нипочем не догадаешься. Да пойми же ты, чудак, что Число твое никому не нужно! Тебя рано или поздно все равно прикончат, чтобы лишнего не сболтнул. Только до тех пор много времени пройдет и много ни в чем не повинных людей головы сложат. Сам подумай, ведь ты же математик, у тебя с логикой полный порядок! — Я уже обо всем подумал, — с тоской сказал Мансуров, — Вы очень верно все описали. Я только не пойму, чего же вы в таком случае ждете. Или Число все-таки кому-то нужно? Вам, например... А? Глеб не успел ответить. На краю ямы вдруг захрустел хворост, и в глаза им ударил луч ослепительно-белого света. Не ожидавший этого Сиверов зарычал от боли в разом ослепших глазах — его нокталопия, как и любая медаль, имела свою обратную сторону, он не выносил слишком яркого света. — Оба-на, — раздался наверху полный веселого удивления голос. — Вот вы где, голубки! Который тут математик? — Он, — совершенно неожиданно для Глеба сказал Мансуров и для убедительности ткнул в Слепого пальцем. Позже Глеб не раз думал, что дело, наверное, решили очки. Впопыхах бандит мог не разглядеть синяков на лице Мансурова, он мог вообще не придать им значения, поскольку синяки — дело житейское. Ему было велено искать очкарика, и он его нашел: Сиверов, как всегда, был в очках со слегка затемненными стеклами. По поводу свидетелей у него, очевидно, тоже был приказ, вполне четкий и исключавший двойное истолкование: свидетелей мочить без разговоров. — Спасибо, братан, — сказал бандит и навскидку, почти не целясь, выстрелил в Мансурова из пистолета. Глеб все еще почти ничего не видел, кроме слепящего, расплывчатого светового пятна, и выстрелил наугад, целясь в это пятно, — целясь не глазами, временно ослепшими, а всем своим существом, как и полагается профессиональному стрелку. Коротко звякнуло стекло, раздался возглас удивления и боли, и фонарь погас. Сиверов выстрелил еще раз, ориентируясь по голосу, и не промахнулся: бандит тяжело скатился в яму, выронив по дороге пистолет и разбитый пулей фонарь. Глаза понемногу начали отходить. Наверху опять трещали сучьями, мелькали лучи фонарей и звучали возбужденные голоса — всем было интересно, кто стрелял. Несколько раз крепко зажмурившись, чтобы привести зрение в окончательный порядок, Глеб подполз к Мансурову. Математик был жив, но о том, чтобы вытащить его отсюда, не могло быть и речи — он ни за что не выдержал бы дороги. — Давно... решил, — признался он, криво улыбаясь Глебу окровавленным ртом. — Только самому... страшно. И нечем. Все время руки... связаны. Число... сказать? Хочешь? — Не хочу, — сказал Глеб, проверяя обойму в пистолете убитого бандита. В обойме оставалось всего два патрона. — Ну и... правильно, — вместе с пузырями кровавой пены выдохнул Мансуров. |
