— Ну неважно… Короче, все эти неувязки приобретают смысл в одном случае, который на первый взгляд кажется невероятным, нелепым и бессмысленным. Если Гольдфарб вызвал Шпринцака на виллу, зная, что никакого разговора о наследстве быть не может, то цель могла быть лишь одна — навлечь на Гая подозрения. В чем — в убийстве? Как мог Гольдфарб знать о нем заранее? Еще одна неувязка, которая приобретает смысл лишь в единственном случае…

— Если Гольдфарб стрелял в себя сам, — сказал Роман.

— Но тогда, — продолжал я, — возникает главный вопрос, который ни разу не был поставлен ни в ходе следствия, ни во время подготовки к процессу. Он и не мог быть поставлен, потому что истина никому не приходила в голову. Но достаточно было мне к этому вопросу подойти, и ответ оказалось получить легко, легче даже, чем я ожидал. Адвокат Баркан при мне позвонил в «Ихилов» и нашел врача, у которого последнее время лечился Гольдфарб. Ну, и тогда все окончательно встало на место: и мотив, и способ, и улики, и все прочие обстоятельства. Изложить?

— Если ты собираешься повторить речь Баркана, — пробурчал Роман, — то не стоит. Его канцеляризмы кого угодно сведут с ума. Как это он изящно выразился: «С целью сфабрикования следственных улик, процессуально однозначных и адекватно описывающих причинно-следственные связи, убитый произвел действия, приведшие к осуществлению…» Э-э… Дальше забыл.

— Да, он не Цицерон, — признал я, — и даже не Биби Нетаньягу. Я бы так не сумел.

— Поэтому давай своими словами.

— Слушаюсь, комиссар… Итак, год назад Гольдфарб послал племянника подальше, а потом лишил всех прав на наследство и даже не удосужился ему об этом сообщить. Человек, точный и надежный во всех делах, Гольдфарб терпеть не мог людей такого типа, как Гай. Шпринцак олицетворял все то, что хирург и бизнесмен ненавидел в людях. Разумеется, будучи человеком здравого и холодного ума, Гольдфарб не убил бы Шпринцака. К чему? «Убивать таких» — это просто фигура речи. Но еще несколько месяцев спустя во время очередного обследования, которому регулярно подвергают медицинский персонал больниц, Гольдфарб узнал страшную новость: он неизлечимо болен. Саркома костного мозга. Никакого спасения. Операция не дает даже отсрочки. Кстати, Гольдфарб первым и поставил себе диагноз, когда получил данные анализов. Распространяться он об этом не стал, да это и запрещено инструкцией, но для себя решение принял. Он не собирался ждать, когда начнутся боли, и он ослабнет настолько, что начнет ходить под себя… Помнишь генерала Моту Гура, который при аналогичных обстоятельствах пустил себе пулю в лоб? Сначала, видимо, и Гольдфарб намеревался поступить так же. Но потом, наверное, после долгих размышлений, решил совместить две цели…

— Ты очень поэтично выражаешься, Песах, — вставил Роман, — но слишком пространно…

— Тогда сам и рассказывай, — рассердился я, — в духе полицейского протокола.

Роман покачал головой, и я продолжил:

— Итак, целей было две. Первая: достойно уйти из жизни. Вторая: наказать племянника. И тогда Гольдфарб сконструировал сцену собственного убийства. Сценарий был таким. В свое время Гольдфарб отобрал ключи от виллы у бывшей жены и племянника. Но ключ от квартиры Гая, куда дядя в прежние времена изредка наведывался, оставался у Гольдфарба. И он знал, где Гай хранит оружие. Морально подготовившись к смерти, Гольдфарб отправился в Рамат-Ган и, дождавшись ухода племянника, поднялся в квартиру, взял пистолет и вернулся на виллу. Ближе к вечеру он позвонил приятелю Гая, где, как Гольдфарб прекрасно знал, друзья обычно играют в шеш-беш, и вызвал племянника к себе.