Сделав шаг назад, ученик судьи столкнулся с Лу — тот сидел рядом с матушкой и громко прихлебывал чай. Увидев брата, Лу сплюнул на пол и оттолкнул от себя чашку. Затем, не дожидаясь, пока проснется батюшка, он подхватил свой узелок и выскочил из комнаты, не произнеся ни слова.

— Ему бы не помешало поучиться нормам благопристойного поведения, — пробормотал Цы сквозь зубы, вытирая тряпочкой пролитый чай.

— А тебе не помешало бы научиться его почитать, ведь мы живем в его доме, — отозвалась матушка, не отрывая взгляда от огня. — «Прочный дом…»

«Да. Прочный дом — это тот, который поддерживают достойный отец, осмотрительная мать, почтительный сын и доброжелательный брат». Уж в повторении этих слов нужды не было: сам Лу каждое утро напоминал брату об их важности.

Хотя это не входило в его обязанности по дому, Цы расстелил на столе бамбуковую скатерть и принялся расставлять посуду. Третьей в последние дни стало хуже — донимала боль в груди, — и брат без лишних разговоров подменял ее в домашних делах. Он поставил мисочки для еды, проверил, чтобы их количество вышло четным, и направил носик чайника к окну — так он не будет указывать ни на кого из участников трапезы. Посреди стола Цы поместил кувшин с рисовым вином и плошки, по сторонам — рисовые котлетки. Окинул взглядом кухню, почерневшую от угольной пыли, и пошедший трещинами котел. Этот дом походил не на жилище, а скорее на старую кузницу!

Вскоре, хромая, вышел и отец. Сердце Цы сжалось от боли.

«Как же он постарел!»

Младший сын поджал губы и стиснул челюсти. Казалось, здоровье батюшки надломилось тогда же, когда заболела Третья. Он ковылял неровным шагом, опустив голову, его чахлая бороденка была похожа на обдерганную шелковую тряпицу. В этом старичке не осталось и следа от старательного, аккуратного чиновника, который когда-то вдохнул в Цы любовь к методичности и упорству. Сын смотрел на восковые руки отца, совсем недавно тщательно ухоженные, а теперь грубые и заскорузлые. Цы подумал, как, наверное, тоскует батюшка по ровно остриженным ногтям и по тем временам, когда пальцы служили ему лишь для перелистывания судебных бумаг.

Поравнявшись со столом, отец оперся на сына и уселся на свое место. Взмахом руки пригласил садиться остальных. Цы так и сделал; последней села матушка — ее место было ближе всех к плите. Женщина разлила по чашкам рисовое вино. Третья, обессиленная лихорадкой, опять не поднялась с циновки — как и всю прошедшую неделю.

— Ты придешь сегодня к ужину? — спросила мать. — Судье Фэну было бы приятно повидать тебя после стольких месяцев.

Цы не пропустил бы встречи с Фэном ни за что на свете. Отец решился не ждать, пока закончится траур, и поспешить с возвращением в Линьань — в надежде, что судья Фэн вновь возьмет его на прежнюю должность. В семье не знали, по этой ли причине в их деревню неожиданно приехал сам судья, однако все желали, чтобы так оно и было.

— Лу наказал мне отвести буйвола на новый надел, а потом я думал забежать к Черешне, но к ужину вернусь непременно.

— По твоему поведению двадцать лет тебе никак не дашь, — заметил отец. — Эта девчонка совсем тебя к рукам прибрала. Если ты так часто будешь к ней бегать, она тебе в конце концов надоест.

— Черешня — единственное, что есть в этом поселке хорошего. И ведь вы сами дали согласие на наш брак, — отвечал Цы с набитым ртом.

— Не забудь сласти, для этого я их и приготовила, — напомнила матушка.

Цы встал из-за стола и сложил лакомства в свою котомку. Прежде чем уйти из дома, он зашел в комнату, где в полузабытьи лежала Третья. Юноша поцеловал сестру в пунцовые щеки и поправил выбившуюся прядку волос. Девочка заморгала.