2

Дженни работала в чайной воскресным днем. Любой, кто ее видел, ни за что бы не подумал, что когда-то это была мрачная девочка, мечтавшая поскорее вырваться из дома, по большей части несчастливая, пребывающая в вечном ожидании самого плохого. Сегодня она нарезала сливовый пирог, напевая песенку о любви, и вспоминала поцелуи Мэтта. Не успела она дорезать пирог до половины, как в дверь ввалилась странного вида девица, а за нею как привязанный вошел Хэп Стюарт. Вид у него был таинственный. Дженни, между прочим, не перестала думать о Мэтте. Последние две ночи она уходила прогуляться, после того как Элинор укладывалась спать, и оказывалась почему-то у дома Эйвери, стучалась потихоньку, чтобы не услышал Уилл, а потом на цыпочках пересекала гостиную, словно девчонка, вернувшаяся в те времена, когда поцелуй что-то означал, когда от него подкашивались ноги.

Влюбившись в Мэтта, она начала вести себя безответственно, как подросток: опаздывала на работу, забывала повидаться с родной дочерью. Дженни была так увлечена собственными мыслями, что не обратила внимания на подошедшую к стойке девушку, а только кивнула Хэпу, прежде чем взять два меню. Когда она раскладывала меню на стойке, вошла Лиза с блюдом малиновых пирожных.

— Эй, Джен, не хочешь поздороваться со своей дочкой?

Лиза с тем же успехом могла бы оглушить ее кувалдой или швырнуть пригоршню злющих ос в сливовый пирог, который Дженни только что разрезала. Неужели эта нелепая девица была ее чудесным ребенком, ее девочкой, родившейся в равноденствие, ее малышкой, ее целым миром? Что больше всего расстроило Дженни в облике дочери? Неровно остриженные черные волосы? Жирная обводка глаз? Или то, как подросла Стелла в последнее время? Пять футов семь дюймов — рост женщины. Или ее больше всего расстроило, что девочка казалась такой бледной, что особенно подчеркивалось иссиня-черным цветом волос? Или дело было просто в том, что она смотрела на Дженни как на чужую, будто родная мать ровным счетом ничего о ней не знала? Точно так Дженни смотрела на собственную мать в тот день, когда, пробежав по дорожке, юркнула в машину Уилла, готовая уехать в Кембридж и целиком изменить свою жизнь.

В последнее время Уилл заглядывал в чайную ближе к вечеру, и, пока ждал Лизу, они с Дженни за чашкой кофе говорили о дочери, единственной общей их заботе, обсуждение которой не заканчивалось ссорой. Продолжают ли ее посещать видения? Крутит ли она любовь с Хэпом? (Уилл считал, что, возможно, да, но Дженни с ним не соглашалась.) Не слишком ли много времени она проводит с доктором Стюартом, посещая умирающих и безнадежно больных? Да и что это в самом деле за хобби для девочки? Когда в последний раз кто-то из них слышал, чтобы Стелла громко смеялась? Не опасно ли ей помогать бабушке в саду, раз ее местопребывание следовало держать в секрете?

— Это что, теперь всегда так будет? — поинтересовалась Дженни.

За стойкой сидела брюнетка, слегка напоминавшая ее дочь, мрачная и озлобленная, готовая к перепалке. Чернила — вот какой цвет приходил на ум при взгляде на волосы Стеллы. Настоящие чернила, а не те, невидимые. Девчонка фыркнула, но отвечать не стала.

— А знаете, миссис Эйвери, этот пирожок выглядит аппетитно, — с нервной улыбкой сказал Хэп.

Напряжение, возникшее между матерью и дочерью, можно было хоть ножом резать, тем самым, с пятнами от слив, что держала в руке Дженни. Хэп побарабанил пальцами по стойке. В одном из ночных телефонных разговоров с Джулиет Эронсон она сказала ему, что у большинства людей только одна привлекательная черта, но у него их две — рост и цельность.