Наши ковы того вечера в смысле поимки насильника были, разумеется, полнейшим фиаско.

Я поймал великолепный ужин и превосходную бутылку «Шато Леовилль-Пуаферре» 61 года.

Сэм поймал отбившуюся джерсейскую корову за вымя незаглушенным дулом своего дробовика.

Джордж поймал гадкий насморк от сидения в засаде под древовидной гортензией.

Не хочется думать, что поймал Джок, но уверен — оно того стоило.

Когда я забирал Иоанну с картежной партеи у Джорджа, она ни с кем не разговаривала, и меньше всех — со мной. Я ей рассказал о муках Джорджа под гортензией, а она ответила только:

— Повезло.

— Спокойной ночи, — сказал я, когда мы расставались в вестибюле.

— Спокойной ночи, Клаузевиц, — ответила она.

Джок уже удалился в постель, обеспечив себе здоровый крепкий сон, боженька его благослови, поэтому бутерброд мне пришлось готовить самостоятельно.

Крадясь наверх, я поймал себя на странных чувствах к Иоанне. Будь мне двадцатью — или даже пятнадцатью — годами меньше, я бы, вероятно, решил, что влюблен. Возможно, то была тень сожаленья о том, что я — так давно и так справедливо — решил, будто эмоция сия — не для меня, что мне без нее гораздо лучше. Медля на лестничной площадке, с полуобглоданным бутербродом в предательской руке, я испытал нелепый позыв войти к ней в комнату, увидеть разметавшиеся на подушках медовые локоны и сказать — что-нибудь слюнявое, примирительное, нежное. Чтобы она, быть может, улыбнулась. Ведь Иоанна, изволите ли видеть, вполне могла плакать; и женщины плачут иногда. Но у меня имеется непреложное правило: когда хочется подержать кого-нибудь за руку, лучше выпей — по крупному счету всем вовлеченным выйдет полезнее.

Я пошел на компромисс, доев бутерброд, и зашаркал к своему одинокому ложу в миазмах зеленого лука и жалости к себе: можно ли просить большего? Борхес отмечает: «ничто так не утешает, как мысль, будто все наши несчастья добровольны… Поэтому, — толкует он, — всякое неведение — уловка… всякое унижение — раскаяние… всякая смерть — самоубийство».

Чистил зубы я с особым тщанием — на тот случай, если Иоанне взбредет в голову явиться и пожелать мне спокойной ночи, но ей, разумеется, не взбрело; им никогда не взбредает.

10

Ты победил, Бог страны Галилейской, ты серым окрасил мир;

Напились мы вод Летейских, и смерть нам сготовила пир.

Вопя и брыкаясь, затем скуля и дуясь, вывихнулся я из постели, после чего отправлен был встречать Веймутский пакетбот и отца Тичборна — практика, рекомендованного Джоном Драйденом. Я зову его отцом Тичборном, хоть он и расстрига, из тех же соображений, по которым моя бабушка «кухарку за 50 фунтов», сколь непорочна бы та ни была, вежливо звала бы «миссис». (Учтите, это ₤ 50 в год и полный стол, что означает четыре или пять плотных трапез в день, запиваемых элем и стаутом; деньги с костей и шкварок, взятки от всех торговцев, привилегию кормить полицейских констеблей горячими бутербродами с бараниной; право третирования любого и каждого ниже звания дворецкого или гувернантки; лицензию каждые шесть недель безнадежно напиваться [за исключением, разумеется, методистских домовладений]; по меньшей мере одну судомойку для выполнения всей настоящей работы [кухарки за 50 фунтов никогда сами не чистят картошку] и зачастую до семи дней отгулов в год, если сможет доказать, что хотя бы один родитель у нее при смерти.