– Ты что, обиделся, Воинов? – Тома закатывает глаза.

– Да нет, похуй совсем. – Дергаю на себя дверь Прадика.

– Не выражайся. Что ты как быдло?

– А ты думаешь, дорогой костюм способен перекроить суть? Брось, Тома. Все. Возвращайся в дом, тут накрапывает.

Личный водитель – это, конечно, выход. Но иногда езда за рулем позволяет как следует проветрить голову. А мне ведь не помешает. Проветрить. Может, хоть по дороге пойму, какого лешего я сорвался из дома в единственный выходной. Ну, пришла в себя рыжая. И что? Мне бы порадоваться и поручить заботы о ней кому-нибудь из подчиненных. Тому же Витьке. Что он, ей оздоровление не организует? Еще как. И даже принесет извинения от лица нашей дружной семьи. Хотя нет. Тогда вся легенда посыплется. Какие извинения, если по документам Эмилия сама виновата в аварии?

Так и еду, гадая, как поступить. Ничего не решив, иду к лечащему.

– Девочка пришла в себя. Еще слаба, но все вспомнила. Никаких осложнений быть не должно, – отчитывается тот.

– Ясно. А прямо сейчас с ней что?

– А прямо сейчас ее перевели в обычную палату, и она спит.

– Палата хоть отдельная?

– Да-да, все, как просили. Уход тоже за девочкой королевский. Не переживайте, Роберт Константинович.

Я киваю, но с места не двигаюсь. Тогда доктор немного смущенно интересуется:

– Хотите зайти?

– Нет, зачем? – удивляюсь я.

А зачем ты к ней девять дней, как на работу, ездил? – интересуется тут же внутренний голос. – Пойди, хоть в глаза загляни. Или слабо?

Не слабо. Просто на хера это нужно? Мне? Да нет. Зачем сложности?

Даже встаю, чтобы уйти. Тянусь снять с плеч дурацкий халат, но в последний момент, злясь сам на себя, передумываю:

– А знаете, давайте все-таки. А то мало ли.

Понять, что там за фрукт лежит, не мешает. С этими соцсетями даже мелочь вроде Эмилии может из ни хера проблему раздуть. Не нужно нам привлекать внимание.

Отведенная девице палата находится в тупике коридора. Все свежее. Ремонт, мебель, но роскоши – никакой. Да и на кой она в больнице? Тихо пикают какие-то аппараты. В голубую вену воткнута капельница. Это все, что я вижу от двери. Подхожу ближе.

Хотел посмотреть, что за фрукт? Смотри. Поговорить-то со спящей не удастся, а будить девчонку, которая еще недавно валялась в коме, только потому, что я притащил сюда свою олигархическую задницу, совсем уж зашкварно.

Веду носом. Пахнет так, будто Эмилия недавно приняла душ. А вот роскошные рыжие волосы, оставаясь немытыми, висят сосульками. Еще и выбрили над виском. То ли врачи запретили мочить шов, то ли у нее не было сил помыть голову. Почему я об этом думаю? Наверное, потому что повязку, в которой девчонка выглядела как раненый Щорс, наконец, сняли. Наклоняюсь, чтобы рассмотреть, насколько все плохо. Кожа у Эмилии белая-белая, будто сахарная, но не факт, что тут виновата авария. У рыжих так зачастую. Попутно отмечаю острые скулы и нос. Губы не такие, как сейчас модно, обычной полноты, но из-за того, что имеют очень четкий контур, кажутся будто нарисованными. Надо же, даже губы у нее резкие. Сплошные линии и углы.

Заношу руку, чтобы отвести волосы, и застываю. Потому что Эмилия резко открывает глаза, вскакивает и в ужасе замирает, перехватив мое запястье. Зрачки такие широкие, что не поймешь, какого цвета ее глаза. Зато панику во взгляде ни с чем не спутаешь. Животный страх, исходящий от девчонки, настолько плотный, что он даже меня на какое-то время морозит. Отмираю от писка захлебывающегося в истерике аппарата. Растерянно смотрю то на него, то на девку, то на ее тонкие пальцы, сжимающие мою руку. К счастью, не только я понимаю, что что-то пошло не так.