– Насколько я понимаю, вы недавно повздорили?

– Я же не знал, что его убьют, – баронет трясущейся рукой потер подбородок. – Попробовал бы ты иметь своим чертовым дядюшкой епископа Лондонского. Стремись я быть причисленным к лику святых, стал бы, как и он, треклятым попом.

– Никогда не замечал за тобой желания попасть в святые.

Тень мальчишеской улыбки приподняла уголки губ собеседника.

– Ну, может, я и запустил козу в спальню нашего старичка-директора, но придумал-то эту проказу ты.

Виконт негромко хохотнул. По правде сказать, епископу Лондонскому грех было жаловаться на племянника. Озорной школьник вырос в добродушного и ответственного землевладельца, гораздо более интересующегося своими стадами и новейшими сортами овса, чем конными бегами или стаканчиком с игральными костями. Девлину приходил на ум только один путь, на который баронет мог свернуть со стези респектабельности. Как и Себастьян, Питер Прескотт до сих пор не был женат, предпочитая по-прежнему видеть хозяйкой старинного особняка в поместье собственную мать. Баронет делил время между имением и некоей темноволосой и черноглазой оперной танцовщицей, которой он снимал квартиру в городе.

Откинувшись на спинку стула, Девлин скрестил вытянутые ноги.

– Дядя прознал о твоей пассии, да?

Сэр Питер, ссутулившись, обхватил пятерней пивную кружку и фыркнул:

– Послушать его, так можно подумать, что я прямо-таки развратный турецкий паша с целым гаремом. Не годится, похоже, племяннику епископа Лондонского якшаться с женщиной низкого происхождения – особенно, если этот самый епископ нацелился на местечко в Кентербери.

– Так он об этом хотел побеседовать с тобой во вторник?

– Откуда ты знаешь? – удивленно глянул Прескотт.

– От секретаря епископа.

– Чтобы повидать собственного распрекрасного дядюшку, надо записываться к нему на прием, – сделал добрый глоток эля баронет. – Разве это не о многом говорит?

– И как епископ?

– Что ты имеешь в виду? – прищурился собеседник.

– Не показался он тебе каким-то… непривычно расстроенным?

– Нет. С чего вдруг?

Подняв кружку, виконт неторопливо отпил глоток. И мисс Джарвис, встречавшаяся с епископом в тот же вечер, но в шесть часов, и Уильям Франклин, видевший Прескотта накануне, утверждали, что его преосвященство был чем-то заметно взволнован. Сэр Питер был либо чрезвычайно ненаблюдательным, либо слегка неправдивым.

– Тогда скажи, кто, по-твоему, убил епископа?

– Я?! Откуда мне-то знать?

– Должны же у тебя иметься соображения о возможных виновниках.

Прескотт бросил быстрый взгляд по сторонам и подался вперед, положив руку на столешницу и приглушив голос:

– Мне кажется, властям следовало бы задаться мыслью: «Кому наиболее выгодна смерть епископа Лондонского?»

– Хороший вопрос, – одобрил виконт. – И каков, по-твоему, ответ?

– Вот в этом и загвоздка, – откинулся обратно сэр Питер. – Дядюшка Фрэнсис не боялся заводить себе врагов даже среди тех, кто мог оказаться опасен.

– Он, часом, не упоминал кого-либо конкретно?

– Помимо каждого и прочего – от Джарвиса и Квиллиана до Ливерпуля и Каннинга? – хмыкнул баронет.

– Похоже, его преосвященство был задирой

– Задирой? – сэр Питер нахмурился, затем покачал головой. Гнев и раздражение словно отпустили его. – Нет, дядя Фрэнсис не то чтобы был сварливым. Он просто искренне верил в идеалы своей религии.