– Как звать-то тебя, горемычный? – спросила я, когда парень появился в дверях и застыл на пороге, с опаской разглядывая мою нехитрую обстановку.

    – Михей.

    – Ну что встал? Проходи, что ли.

    Михей робко переместился к столу и присел на краешек табуретки, недвусмысленно поглядывая на тарелку с кашей.

    – А кормить будешь? – с надеждой спросил он.

    – Вот еще! – возмутилась я. – Кто-то говорил, что у него сыр, сало, ветчина есть. Вот и выкладывай. Сегодня ты меня кормишь.

    Михей со вздохом полез в заплечный мешок и выудил оттуда помимо всего перечисленного пару сухарей и флягу с водой. Негусто, конечно, но по сравнению с моей стряпней это роскошь, и я предложила ему обменять половину его продуктов на тарелку каши и даже расщедрилась на стакан молока, правда, прокисшего. Как ни странно, он согласился. То ли на диету решил сесть, то ли думал, что обязательно должен поужинать продуктами Бабы-яги, чтобы не выходить из сказочного образа.

    Мы сидели за столом и поедали каждый свое. Он – мою остывшую кашу, разбавленную холодным же молоком с пенкой, при виде которой меня перекосило, а я – большущий бутерброд с ветчиной и сыром.

    – Куда же ты на ночь глядя через лес-то направлялся? – поинтересовалась я.

    – В Беловку, – с набитым ртом прошамкал Михей, – Письмо для старосты несу от нашего дьякона.

    – А сам-то откуда?

    Я спрашивала не потому, что мне было очень уж интересно, а просто для поддержания разговора.

    – Я из Верховки, – охотно ответил он.

    От одной до другой деревеньки было верст пятьдесят, и, видимо, парень не рассчитал со временем или скоростью своего передвижения, вот и оказался недалеко от моего дома. Бывает.

    – А ты правда Баба-яга? – с любопытством поглядывая на меня, спросил Михей.

    – А что, похожа? – прищурилась я.

    – Не-а. Баба-яга старая, скрюченная, с одним острым зубом.

    – А ты хоть раз видел живую Бабу-ягу-то?

    – Не, живую не видел.

    – Мертвую видел? – притворно изумилась я.

    – На картинке.

    Я прыснула.

    – Тогда понятно.

    В форточку запрыгнул белый пушистый кот Сенька и вальяжно развалился перед Михеем на подоконнике.

    – Опять странствующие туристы по лесу на ночь глядя шастают? – равнодушно спросил кот, поглядывая на Михея.

    – Что-то типа того, гонец из Верховки, – пояснила я. Михей от ужаса застыл, вытаращив глаза, и фыркнул так, что гречневая крупа, вылетев из его рта, облепила кота со всех сторон, коричневыми точечками повиснув на шкуре, усах и ушах, капельки молока скатывались по шерсти, капая на подоконник. Кот такого подвоха никак не ожидал. Он подскочил как ужаленный, зашипел, словно динамит перед взрывом, и прыгнул на стол перед перепуганным насмерть парнем, опрокинув тарелку.

    – Совсем обалдел?! – заорал кот ему в лицо, поднимая лапу и выпуская далеко не маленькие когти.