Другие принимают и допускают искусство; но если их послушать, средневековые памятники – это сооружения дурного вкуса, варварские произведения, монстры архитектуры, которые нужно уничтожить, не оставив от них и следа. Этим также нечего ответить. С ними покончено. Земля повернулась, мир с тех пор ушел вперед; ими владеют предрассудки прошлого века; они больше не принадлежат к поколению, которое видит солнце. Раз уж это необходимо, мы вновь и вновь повторяем, что в обществе совершилась славная политическая революция, а в искусстве – славная интеллектуальная революция. Вот уже двадцать пять лет, как Шарль Нодье и мадам де Сталь объявили о ней во Франции; и, если можно упомянуть безвестное имя после этих знаменитых имен, мы добавим, что вот уже четырнадцать лет, как мы боремся за нее. Теперь она свершилась. Смехотворная дуэль классиков и романтиков уладилась сама собой, поскольку все в конце концов пришли к единому мнению. Нет больше вопроса. Все, что имеет будущее, – для будущего. Найдется едва ли несколько старых добрых детей в приемных колледжах, в сумерках академий, которые в своем углу делают игрушки из старомодных поэтик и методик; кто поэт, кто архитектор; один развлекается с тремя единствами, другой с пятью ордерами; одни портят гипс в соответствии с Виньола, другие портят стихи в соответствии с Буало.

Это достойно уважения. Не будем больше об этом говорить.

Итак, благодаря полному обновлению искусства и критики дело средневековой архитектуры, впервые за три века серьезно защищаемое, было выиграно в то же время, что и общее дело, выиграно всеми доводами науки, выиграно всеми доводами истории, выиграно всеми доводами искусства, выиграно разумом, воображением и сердцем. Таким образом, не будем возвращаться к вопросам решенным и решенным хорошо; и скажем громко правительству, коммунам, частным лицам, что они ответственны за все национальные памятники, которые случай отдал в их руки. Мы должны дать отчет прошлого будущему. Posteri, posteri, vestra res agitur.

Что касается зданий, которые нам построили вместо разрушенных, мы не принимаем обмен, мы не хотим его. Они дурны. Автор этих строк утверждает то, что он сказал в другом месте о новых памятниках в современном Париже. Он не может сказать ничего более мягкого о строящихся памятниках. Какое нам дело до трех-четырех маленьких кубических церквей, которые вы жалко строите там и сям! Оставьте же рушиться ваши развалины на набережной д’Орсе с их тяжелыми арками и скверными колоннами! Оставьте рушиться ваши дворцы и палаты депутатов, которые не требуют лучшего! Не оскорбление ли это, вместо Школы изящных искусств – гибридное и скучное строение, чертеж которого так долго пачкал щипец крыши соседнего дома, бесстыдно выставляющий напоказ свою наготу и свое уродство рядом с восхитительным фасадом замка де Гайон²⁰? Пали ли мы до такой степени убожества, что нам непременно нужно любоваться парижскими заставами? Есть ли в мире что-то более сгорбившееся и рахитичное, чем ваш искупительный (послушайте-ка! определенно, что он искупает?) памятник на улице Ришелье? Не правда ли, действительно прелестная штука, эта ваша Мадлен²¹, это второе издание Биржи, с тяжелым тимпаном, который подавляет ее жалкую колоннаду? О! Кто меня избавит от колоннад?

Сделайте одолжение, употребите лучше наши миллионы.

Не употребляйте их даже на то, чтобы завершить Лувр. Вы хотели бы закончить обносить оградой то, что вы называете параллелограммом Лувра. Но мы вас предупреждаем, что этот параллелограмм на самом деле трапеция; а для трапеции это слишком много денег. Впрочем, Лувр, кроме того, что относится к ренессансу, Лувр, видите ли, не прекрасен. Не надо восхищаться и продолжать, как если бы это было божественное право, всеми памятниками семнадцатого века, хотя они стоят больше, чем памятники восемнадцатого и особенно девятнадцатого.