— Понять? — переспросил Билли. — Вы хотите сказать… каким был мой мотив?

— Ты не говорил, почему это сделал.

— Почему — это просто.

— Тогда почему?

— Погибель, — ответил подросток.

2

Если раньше только лил дождь, то теперь к нему внезапно добавился сильный ветер, забарабанивший каплями, словно залпами дроби, по бронированному стеклу забранных в решетки окон.

Эта безучастная барабанная дробь, казалось, согрела синий взгляд подростка, и его глаза заблестели еще ярче, совсем как огни маяка.

— Погибель, — повторил Джон. — И что это значит?

Билли Лукас вроде бы хотел объяснить, но потом ограничился пожатием плеч.

— Ты поговоришь со мной? — спросил Джон.

— Вы мне что-нибудь принесли?

— Ты про подарок? Нет. Ничего.

— В следующий раз принесите мне что-нибудь.

— А что бы ты хотел?

— Мне не разрешено ничего острого или твердого и тяжелого. Книжки в обложке подойдут.

Подросток получал только пятерки, учился уже в старшей школе, перескочив через два класса средней.

— Какие книжки? — спросил Джон.

— Все равно. Я читаю их, а потом переписываю в голове, чтобы все вышло, как мне хочется. В моей версии каждая книга заканчивается смертью всех.

Ранее молчаливое, закрытое облаками небо подало голос. Билли посмотрел в потолок и улыбнулся, словно гром обращался исключительно к нему. Откинув голову назад, закрыв глаза, он стоял, замерев, и после того, как раскат смолк.

— Ты планировал эти убийства или все получилось спонтанно?

Покачивая головой из стороны в сторону, будто слепой музыкант, захваченный музыкой, подросток ответил: «Ох, Джонни, я давно, очень давно планировал их убить».

— Как давно?

— Вы не поверите, Джонни. Очень, очень давно.

— С кого ты начал убивать?

— Какое это имеет значение, если они все мертвы?

— Для меня имеет, — ответил Джон Кальвино.

Молнии освещали окна, толстые капли сползали по стеклу, оставляя полоски, которые вибрировали при каждой вспышке.

— Первой я убил мать, в ее инвалидном кресле на кухне. Она доставала пакет молока из холодильника. Выронила его, когда в нее вошел нож.

Билли перестал покачивать головой, но по-прежнему смотрел в потолок с закрытыми глазами. Челюсть отвисла. Он поднял руки к груди, медленно провел ими по футболке.

Вел себя так, словно находился в легком трансе.

Когда руки спустились к чреслам, они задержались там, а потом заскользили вверх, таща с собой футболку.

— Отец сидел в кабинете, за столом, я ударил его сзади, дважды по голове, потом третий раз, уже концом молотка, каким выдергивают гвозди. Он так крепко засел в черепе, что я не сумел его вытащить.

Теперь Билли стянул футболку через голову и опустил руки, чтобы она соскользнула по ним на пол.

Глаза оставались закрытыми, голова — запрокинутой. Ладони лениво кружили по животу, груди, плечам, предплечьям. Казалось, изучали кожу, контуры тела.

— Бабушку я нашел в ее комнате, она смотрела телик. Ее вставные челюсти вылетели, когда я ударил ее в лицо. У меня это вызвало смех. Я подождал, пока она очнется, а потом задушил шарфом.

Он опустил голову, открыл глаза, подержал руки перед собой, словно изучая их, словно читая прошлое, а не будущее по линиям на ладонях.

— Потом я пошел на кухню. Захотелось пить. Я выпил пива и вытащил нож из матери.

Джон Кальвино сел на подлокотник кресла.

Он знал все, что рассказал ему подросток, за исключением порядка убийств: этого Билли не сообщил детективам, которые вели расследование.