Вы просто не знаете.
– Я знаю, что люблю тебя. – Голос его звучал хрипло, нетерпеливо. – И знаю, что ты любишь меня. Во всяком случае, когда-то любила, той любовью, что, как мне думалось, – тут он позволил прорваться горечи, – будет длиться вечно.
Лилибет покачала головой.
– Ты не понимаешь.
– Тогда зачем вот это? – Он гневно показал на землю. – Зачем, черт возьми, раздвигать для меня ноги на полу итальянской конюшни? Для тебя это что, обычное развлечение на сене, да? Добродетельная леди Сомертон! Если бы только Лондон знал…
Ее рука взметнулась как молния и с громким хлопком обожгла ему щеку.
– Да как ты смеешь? – прошипела она. – Лишь один ты знаешь, что это значило для меня. Чего мне это стоило. И ты должен все испортить, да? Испачкать самое драгоценное воспоминание в моей жизни своей желчной… желчной… – Она задохнулась и отвернулась.
– О, Лилибет. Милая, не надо… – Он потянулся к ней, но она уже шла к двери.
– Подожди, любовь моя! Не уходи!
Она побежала.
– Погоди! Стой! – Роланд побежал за ней и схватил за руку.
– Отпусти меня! Мне нечего тебе сказать! – Лилибет вырывалась, лягала его в ногу. Глаза ее сверкали в приглушенном свете фонарей.
Что она только что сказала? Самое драгоценное воспоминание в моей жизни.
Роланд улыбнулся с внезапной уверенностью.
– Хватит, маленькая чертовка. Не в этом дело.
– Тогда в чем? – Она отвернулась.
– Просто… позволь помочь тебе с этим сеном.
– С сеном?
– Да, с сеном. У тебя сзади все пальто в нем. – Для наглядности он смахнул несколько соломинок.
– О! Ты! – Лилибет отбросила его руку и попыталась привести себя в порядок сама, крутясь вправо и влево.
– Стой спокойно. – Роланд безжалостно стряхивал сено, а она стояла, гордо замерев и уставившись на дверь. – Теперь чисто, – распрямившись, сказал он.
– Спасибо. – Она шагнула вперед.
Роланд снова схватил ее за руку, на этот раз намного ласковее, и склонился к уху.
– Я непременно женюсь на тебе, Лилибет Сомертон. Помяни мое слово.
Она вырвала руку и надменно произнесла:
– Ваш единственный шанс поучаствовать в моем бракосочетании, Пенхэллоу, – это ухитриться принять сан и лично провести церемонию. Но тогда преисподняя, – она ткнула пальцем ему в грудь, – замерзнет навсегда, скорбя о потерянной душе.
Выскочила в дверь и помчалась в дождливую ночь. Он посмотрел на опустевшую конюшню, провел пальцами по щеке. Место удара больше не пылало, став просто теплым.
Прелюбодейка.
Лилибет надеялась, что дождь смоет это слово с ее лица. Она почти ощущала его на лбу, написанное большими красными буквами, как у этой несчастной леди в книге.
Что она наделала?
Она этого не делала. Просто не могла раздвинуть ноги для лорда Роланда Пенхэллоу на полу итальянской конюшни. Не могла впустить его в себя, не могла ощущать жар его кожи и его губы на своей груди.
Просто не могла. Потому что если она это сделала, то все, что она про себя знала – про свою силу, честь, непреклонное чувство долга, – все это было неправдой.
Но – о Господи! – как же можно об этом жалеть? Она так сильно его любит. Больше шести долгих лет она скрывала эту любовь где-то глубоко, не признаваясь в ней даже самой себе. И реальность того, что в конце концов она извлекла эту любовь из тьмы на солнце, оказалась более безупречной и бесконечной, чем самое тайное ее воображение. Его прикосновения по-прежнему пылали на коже – и будут пылать вечно.
«Ты сделала – мы сделали – то, что и должны были с самого начала». |