|
Последние пару раз я пальнул сверху вниз — он лежал ничком у меня под ногами и уже не подергивался. Я выронил пистолет, стоя столбом, куранты добухали свое и замолкли — и тут же прилетел, нарастая, свист бомбы, лопнул разрыв, рассыпалась пулеметная очередь, ночь накалилась зеленоватым аквариумным свечением, которое перетекло в темно-красное, которое расплескали серебристые искры, которые… Свистело, ухало, трещало, менялись цвета: в какое-то мгновение мне показалось, что фигура на брусчатке тоже меняется, — и аж колени подкосились… Почти сразу я и впрямь свалился — меня сшибли, принялись топтать, но ничего больше значения не имело: я понял, что — чушь, глюк, что ни хрена он, конечно, не изменился, и не исчез, и не воскрес; я понял, что я таки достал, достал, достал его, что все наконец-то кончилось.
Старый год Они свернули на неприметную тропинку и сразу остались одни. Перешагнули волшебную границу волшебного пространства, где не было никогда воскресных гуляющих, пьяных, машин, домов, дымов, никогда не слышался всепроникающий однотонный гул мегаполиса, где навечно оцепенел пушной, мохнатый, узорный, прозрачно-сизый в тени и колко, рассыпчато, переливчато отсверкивающий на солнце лес. Но с их-то появлением и настал конец «белому безмолвию»: Мишка с Машкой, дикарски вопя, ринулись в снежную целину, посыпалась мука с кустов, снялась с закачавшейся ветки ворона. Сухой, наскоро слепленный и растерявший, как метеорит, на полпути к цели львиную долю объема снежок угодил Олегу в ключицу. Тайка, которой попали в лицо его «осколки», ойкнула и отстранилась, Олег преувеличенно резво увернулся от следующего, совсем вялого — Мишкиного — снаряда, пригибаясь, отбежал за ближайший ствол (шлеп! — лихо кидает Марья), быстро сварганил свой колобок и принялся отстреливаться. — Пап, а снег — это вода? — Вода. — А лед? — И лед. И даже пар, — Олег выдул облачко, — тоже вода. — А как это? Олег стал объяснять про агрегатные состояния. «Вода — всегда вода. И когда она — вот — снежок, и когда она озеро, и океан, и облако…» Узкая теплая ладонь жены тихонько легла ему на затылок, когтистые пальцы осторожно зарылись в волосы. Он подбросил намокающий в ладони снежок (Машка кинулась и не поймала), резко обернувшись, обхватил Тайку за тоненькую, несмотря на дубленку, талию, приподнял и закружил. «А меня, а меня!» — тут же затребовали снизу. Все было смешно, и бестолково, и снежно, и солнечно: ПРАВИЛЬНО. «Хорошего понемножку» — какой неудачник и комплексант это придумал?… Комплексантов, вообще любого рода лишенцев Олег не любил — и никогда не искал в хорошем подвоха. Он действительно полагал, что если сейчас хорошо, то дальше будет еще лучше — хотя бы потому, что воспринимал это «хорошо» не как лотерейный выигрыш, а как проценты со вклада: этого «хорошо» для себя и своих он умел последовательно добиваться и совершенно не собирался достигнутого терять. Ненавидя любого рода раздолбайство (особенно в сочетании с завышенными претензиями), не понимая фатализма и презирая халяву, Олег очень хорошо знал, что идеальной семьей обязан постоянному вниманию к нуждам и настроениям любимых, отличным здоровьем — потогонному тренажу, а отсутствием материальных проблем — добросовестной и упорной работе. Он еще и любил свою работу. И даже гордился ею. Ровно, без взлетов, удачливый, за свои три с полтиной десятка Олег нередко менял места работы, но очень редко — сферы деятельности. Последние восемь лет он провел в разных амплуа на ТиВи, а в нынешнем январе прописался в программе «Я жду», и вот уже почти год программа держалась в огромной степени на нем — хотя он не был ни продюсером, ни ведущим (ведущим был известный актер). |
