С некоторого времени у меня гостит бедная женщина, пани Лацкая: женщине этой, как говорят, судьба была мачехой (обыкновенно на судьбу сваливают вину с собственных плеч). В молодости ее страстно полюбил человек с сильными страстями; она оттолкнула его, потому что он был беден. Она не могла перенести даже мысли о будущем, состоящем из лишений, жертв и тихого счастья! Бог наказал ее за это: тот, за которого она вышла для богатства, прокутил все, бросил ее, а что всего хуже или лучше (как ты рассудишь?), первая любовь к человеку, которого она оттолкнула, не потухла в ней до настоящего времени.

Теперь она свободна, но отравленная жизнь ее тянется как длинный, знойный день, томительному жару которого нет конца: ничто ее не занимает, ничем она не интересуется, никого не ожидает. Нужно же случиться, чтобы первый ее обожатель жил около нас, по соседству с Румяной. Он сделался из отчаяния чудаком, живет в совершенной независимости; занятия его: охота, странствование по могилам старых полей сражений, по развалинам замков и кладбищ; он собирает древние обломки, смеется над людьми и ворчит…

Я захотела видеть его непременно; Юрий, рассказывая мне о нем, расшевелил женское любопытство. Я не стыжусь общей нашей слабости; я поручила Юрию устроить это знакомство и выпросить позволения видеть какие-то подземелья, которые этот чудак избрал себе в жилище. Юрий видно, не мало трудился, чтобы удовлетворить мое желание. Однажды, в условное время, я ехала на пасеку с моей маленькой воспитанницей Юзей без пани Лацкой, и остановилась возле шалаша, чтобы отдохнуть. Пан Петр Дольский (это фамилия нашего чудака) хотел сначала убежать, но я остановила его несколькими словами; он посмотрел на меня, потом остался. В несколько секунд я успела завести с ним оживленный разговор* ободрить и выпросить обещание принять меня в городище, которое служит ему жилищем. Сверх ожидания мне удалось.

— Но вы будете одни, с этим ребенком? — спросил он.

— А если я буду не одна, и не с этой маленькой? — возразила я, думая о пани Лацкой, которую я хотела сблизить с ним.

— Тогда я вас не приму, — сказал он спокойно.

— Неужели вы до такой степени будете невежливы с дамами? — спросила я.

— Зачем же мне быть вежливым с дамами, если я их не люблю? Это будет лицемерие.

— От имени женщин я благодарю вас.

— Есть исключения, — сказал он, улыбаясь.

— К исключениям принадлежат всегда присутствующие лица. Я не хочу быть такого рода исключением.

Ему стало досадно.

— Я говорю искренно. Отчего вы не хотите принадлежать к исключению?

— Я не считаю себя ни лучше, ни хуже других женщин, — ответила я. — Если вы меня принимаете, отчего же не хотите принять другую, которая приедет со мною и даже знакома с вами?

— Тем хуже, что знакома! — прибавил он живо и посмотрел на Юрия, пожимая плечами. — Болтлив, как старая баба! Вы, вероятно, знаете мою историю, следовательно — нечего лгать перед вами. Вы хотите сблизить нас! К чему, зачем? Чтобы отнять даже воспоминание?

— Нет, чтобы воскресить его.

— Это невозможно: теперь она не та, только напоминает прежнюю.

— А потому вы к ней равнодушны? — спросила я.