— Я очень устала, — уклончиво ответила донна Микаэла.

Джеттаторе ближе подошел к ней, как бы желая заставить ее сказать правду. Вопросы и ответы звучали быстро и отрывисто.

— Разве вы не видите, что ваш праздник постигла неудача?

— Я отложу его на завтра.

— Разве вы меня не узнали?

— Да, я видела вас раньше в Катанин.

— И вы не боитесь джеттаторе, нет?

— Прежде, ребенком, да!

— А теперь, теперь не боитесь?

Она не ответила:

— А вы сами боитесь себя? — спросила она.

— Говорите правду! — нетерпеливо сказал он. — Что вы хотели мне сказать, когда позвали меня сюда?

Она беспомощно оглянулась. Она должна же ответить ему, что-нибудь сказать. Ей вдруг пришла в голову мысль, которая ужаснула ее. Она взглянула на младенца Христа.

— Ты требуешь этого? — казалось, спрашивала она. — Я должна это сделать для чужого мне человека? Но ведь это значит лишить себя последней надежды.

— Я не знаю, смею ли я сказать вам то, что хотела, — произнесла она.

— Нет, вы сами видите, что не решаетесь.

— Я намереваюсь построить железную дорогу, вы это знаете?

— Да, я это знаю!

— Я хотела, чтобы вы помогли мне!

— Чтобы я помог?…

Трудно было произнести первые слова, а дальше пошло уже гораздо легче. И она сама удивлялась, как просто и естественно развивала она свою мысль.

— Я знаю, что вы инженер. Вы, конечно, понимаете, что мою дорогу надо строить без жалованья. Но а все-таки подумала, что лучше вам помогать мне, чем сидеть взаперти! Ведь вы бесцельно тратите свое время.

Он почти строго взглянул на нее:

— Вы понимаете, что вы говорите? Положительно это дерзкая просьба.

— Да, конечно, это дерзкая просьба.

Тогда бедняга начал запугивать ее.

— Но с вашей постройкой в таком случае случится вероятно то же, что и с вашим праздником.

Донна Микаэла разделяла его взгляд; но она считала, что ей закрыты все пути к отступлению и что ей следует заставить себя быть с ним милостивой.

— Мой праздник скоро будет в полном разгаре, — спокойно сказала она.

— Выслушайте меня, донна Микаэла, — сказал он. — Самое последнее, в чем разочаровывается человек, это в самом себе. Нельзя терять веру в самого себя.

— Нет, конечно, нельзя.

Он сделал движение, как бы задетый ее доверчивостью.

— Когда я впервые задумался над собой, — продолжал он, — я легко утешил себя. Произошло несколько несчастных совпадений, думал я, про меня начали говорить, а отсюда пошла и дурная слава. А это суеверие точно околдовывает всех. Встретится тебе человек, и вот уж он уверен, что его ждет неудача; а эта-то уверенность и порождаешь неудачу. Считаться джеттаторе — это несчастие хуже смерти, говорил я себе, но зачем же тебе самому верить в это.

— Это так безрассудно — сказала донна Микаэла.

— Да, разумеется. Почему в моих глазах будет сила, приносящая несчастье? И, думая так, я решил произвести опыт. Я отправился в один город, где меня никто не знал. На следующий день я прочел в газетах, что мой поезд раздавил жедезнодорожного сторожа. Я прожил в отеле всего сутки, когда увидал, что постояльцы разъезжаются, а хозяева в полном отчаянии. Что случилось? — спросил я. — Один из слуг заболел оспой. — О какое несчастье!

Тогда, донна Микаэла, я решил прекратить всякие сношения с людьми. Прошел целый год, и я успокоился. Я спрашивал себя, к чему мне продолжать эту уединенную жизнь.