|
., не сумел поднять его. - Чегой-то? - удивленно протянул мужик. - Не двигается. - Так специально для таких уродов, как вы, придумано, - захихикала буфетчица, - и не старайся даже, не шелохнется. - Почему? - изумился Ванька, благополучно проглотивший свою долю. - А он шурупчиком к столешнице приделан, - пояснила баба, - чтобы всякие не тырили. - Делать-то чего? - растерялся Петька, глядя на стоящую посередине круглого стола пластмассовую емкость, полную огненной воды. - А чего хочешь? - веселилась буфетчица. - Хоть языком лакай, если дотянешься, конечно. - Дай ложку, - взвился Петька. - Только вилки есть! Ложечки у нормальных клиентов на столиках, у таких людев, которые в кассу заплатили, а не с улицы с ханкой прибегли, - с достоинством сообщила бабища. Внезапно из-под донышка салфетницы показалась жидкость. - Слышь Петруха, - ожил Ванька, - он протекает. Лужица у нас на глазах становилась все больше. В Петькином взгляде заплескался откровенный ужас, он обратился ко мне: - Ну-кась, отойди. Я покорно выполнила просьбу. Честно говоря, стало интересно: ну как он собирается выйти из положения. Петруха ухватил салфетницу, поднял ее вместе со столиком и, расплескав часть водки, все-таки ухитрился вылить в себя остаток вожделенной жидкости. Через секунду он вернул стол на место, рукавом куртки подтер капли "брынцаловки" и вежливо сказал: - Ставь чай назад, извини за беспокойство, случай такой вышел. Потом, недовольно ворча, он вышел на улицу, Ванька двинулся следом. - Видела! - всплеснула руками буфетчица. - Уж шурупами привернули салфетницы, так все равно ухитрился использовать. Эх, видать, столики у нас слишком легкие. Ну ничего, завтрева кирпичи к ножкам пристрою, пусть тогда поднять попробует. *** Лялю хоронили во вторник. Согласитесь, в посещении кладбища нет ничего приятного, даже в солнечный, июльский день на погосте пробирает дрожь. А сегодня, хмурым ноябрьским утром, и вовсе было мрачно. Деревья стояли без листвы, над огромным квадратом земли, заставленным памятниками, с оглушительным карканьем носилась стая ворон. Автобус-катафалк стоял у дверей скорбного здания. Мы оказались в очереди третьими. Перед нами кремировали какую-то бабку. Немногочисленные ее родственники столкнулись в дверях с процессией, впереди которой покачивался маленький, словно кукольный, бело-розовый гробик, заваленный роскошными цветами. Одна из чужих родственниц, увидав домовину, принялась истово креститься и приговаривать: - Господи, вот горе-то. Нашей уж за девяносто перевалило, умерла и всех освободила, а эта и не пожила совсем. Проводить Лялю пришло огромное количество народа. Ася, вся в черном, с удивительно спокойным лицом, стояла в изголовье гроба. Иногда она нервным движением поправляла белую накидку и зачем-то натягивала на лицо покойницы кружевной чепчик. Я оттягивала момент прощания с девочкой. Наконец пришлось подойти к гробу. Ляля была похожа на куклу. Гример перестарался, разукрашивая девочку. Слишком красные щеки, пурпурные губы и голубые веки. Разрисованное личико производило жутковатое впечатление, и я вздрогнула. Маленькие желтые ручки, сложенные на груди, держали иконку, в ногах лежал плюшевый велюровый зайчик. Было отчего разрыдаться, и по моим щекам потекли слезы. Я положила в гроб хризантемы, погладила покойницу по чепчику и, ощущая на ладони отвратительный неживой холод, отошла. Наверное, нехорошо, но заставить себя поцеловать то, что осталось от Ляли, я не могу. Впрочем, наблюдая за толпой, я заметила, что большинство присутствующих просто касается покойницы, а кое-кто норовит побыстрей пробежать мимо гробика. |
