Северное побережье острова было серым, мрачным и негостеприимным местом, и Диана знала этот уединенный пейзаж с его утесами, пещерами и приливными заводями, кишащими моллюсками и актиниями, как свои пять пальцев. Когда ей хотелось побыть одной, она шла сюда. Мать говорила, что остров во всем стремится им угодить. Поэтому на Темискире сосновые леса соседствовали с рощами фикусов; поэтому днем здесь можно было разъезжать по лугам на коренастом пони, а вечером верхом на верблюде рассекать хребты песчаных дюн, залитых лунным светом. Это место сочетало все, что было дорого амазонкам в их прошлой жизни, пробуждало воспоминания о родных местах.

Иногда Диана гадала, не появилось ли северное побережье Темискиры специально для нее, чтобы ей было, где взбираться по отвесным скалам и куда бежать, когда роль королевской дочери становилась совсем уж невыносимой.

«Ты участвуешь не для того, чтобы проиграть».

Это были не просто общие слова. Они обе понимали, что проигрыш Дианы будет значить нечто большее – и не только потому, что она принцесса.

Диана словно чувствовала на себе проницательный взгляд Тек, слышала насмешку в ее голосе. «Полегче, Пиксида». Так ее называла Тек. Пиксида. Маленький глиняный сосуд для хранения драгоценностей или кармина, которым подкрашивали губы. Это безобидное прозвище было придумано как шутка и использовалось с нежностью – так, по крайней мере, утверждала Тек. Но всякий раз оно жалило Диану, напоминая, что она отличается от других амазонок и никогда не будет такой, как они. Ее сестры были воительницами, закаленными в бою; сталью, выкованной из страданий и заточенной до совершенства обретенным бессмертием. Все они заслужили свое место на Темискире. Все, кроме Дианы, рожденной из почвы острова и страстного желания Ипполиты иметь ребенка. Пустой, хрупкий сосуд, вылепленный из глины руками матери. «Полегче, Пиксида. Жаль будет, если разобьешься».

Диана выровняла дыхание и постаралась двигаться спокойнее. «Не сегодня, Тек. Сегодня лавровый венок будет моим».

Она мельком глянула на горизонт, и морской бриз охладил пот, выступивший на лбу. В туманной дымке маячил белый силуэт корабля. Он подошел так близко к границе, что можно было даже разглядеть паруса. Судно было небольшое – возможно, шхуна? Ей всегда с трудом давались мореходные термины. Грот-мачта, бизань, тысяча названий парусов и узлов, использующихся в такелажных работах. Одно дело – знакомиться с морским ремеслом, сидя в лодке с Теутой, которая ходила под парусом с иллирийскими пиратами, и совсем другое – торчать в библиотеке Эфезеума и остекленелыми глазами разглядывать схему бригантины или каравеллы.

Иногда Диана и Мейв устраивали игру, высматривая корабли и самолеты, и однажды даже разглядели на горизонте жирную кляксу круизного судна. Но, как правило, смертные предпочитали держаться подальше от этой части Эгейского моря, где стрелки компасов начинали бешено вращаться, а приборы неожиданно отказывались работать.

Сегодня по ту сторону границы, видимо, собирался шторм. Жаль, нельзя остановиться и посмотреть. Дожди в Темискире были невыносимо мягкие и предсказуемые; об угрожающих раскатах грома и сверкании молний не приходилось даже мечтать.

– Ты скучаешь по грозам? – однажды спросила она Мейв, когда они валялись на солнце на крыше дворца, слушая отдаленное громыхание бури.

Мейв погибла во время засады под Кросберри, и последними ее словами стала молитва святой Бригитте Ирландской. По сравнению с другими амазонками она появилась на острове недавно и была родом из Корка, известного своими грозами.

– Нет, – певуче ответила Мейв. – Я скучаю по крепкому чаю, танцам, мальчикам – но уж точно не по дождю.

– Мы тоже танцуем, – запротестовала Диана.

Мейв засмеялась.

– Когда знаешь, что когда-нибудь умрешь, танцуешь по-другому.