— Я тоже ее видел, — сказал Ингвар, — она заходила в церковь.

— Рассказывала что-нибудь?

Настоятель склонил голову:

— Если честно, я стараюсь держаться подальше. У меня нет ни малейшего желания во все это ввязываться. Ты же прекрасно знаешь, как она переживала. Защищала его даже после того, что произошло в церкви. Наверное, не понимала, насколько все скверно.

— По-моему, она во всем винила себя, — сказала Марианна. — Она же работала до упаду. Оставляла их вдвоем — его и девочку.

— Мы не могли поступить иначе, — проговорил Стиг, — он вел себя безобразно. Как сумасшедший. Кто-то мог пострадать, погибнуть. Я помню, что там, на скамье, сидел ребенок…

— Но все зашло чересчур далеко. И так закончилось…

— Соня себя не винила. Она винила нас. Говорила, что в тот день он ни за что не вышел бы из дома, не устрой мы благотворительный концерт в гостинице, — сказала Эви.

Настоятель повернулся к Каролине.

— Хорошо, что мы тогда его устроили, — выпалил он. — И завершение получилось удачное.

Каролина бесстрастно посмотрела на него и спросила:

— А что нам еще оставалось делать? Позволить ему играть?

Что-то в ее голосе напоминало голос Анни, когда та передразнивала ее на кухне. Издевка. Холодная насмешка. Каролина вдруг повернулась к Алисе:

— Прости за этот разговор. Много лет назад здесь кое-что случилось. Мы тут болтаем, а ты не понимаешь, о чем речь.

Алиса заставила себя кивнуть. Движение вышло неловким и каким-то скованным. Во рту пересохло, она не могла выдавить ни звука. Взглянула на лицо Юнатана. На его руку на столе. На пиджак, рукав рубашки. На его сжатый кулак. Казалось, будто он хочет ее ударить. «Давай, скажи, — думала она, — скажи».

Но он промолчал.

На кухне что-то звякнуло. Анни выкатила тележку, на которой стояли вазочки с панакотой, и поставила десерт перед всеми, кроме Каролины.

Алиса смотрела на стеклянную вазочку и крошечную серебряную ложку.

— Надо нам, наверное, тему сменить. — Эви с Каролиной переглянулись.

— Я про девочку думаю. — Марианна будто не слышала. — Однажды он забыл забрать ее после репетиции, и малышка сидела в церкви, на скамейке в самом дальнем углу, и читала. Ей повезло, что привратник ее заметил — а то так и запер бы на ночь внутри. Вот бедняжка. Ее так жаль было… Но в то же время… Она постоянно молчала и была такой замкнутой. Когда мы пели, так смотрела на нас, что становилось не по себе. Она ведь все подмечала. Все слышала, стоило нам лишь капельку сфальшивить — по ней было видно. Но она ни разу ничего не сказала. Сидела и молча наблюдала. — Марианна кивнула: — Хотя нет, один раз все-таки было. Когда Иван сорвался. Тогда девочка закричала так, что стены задрожали. Помните? Просила его прекратить. И не умолкала, пока он оттуда не вышел. А сама забилась под стул и затихла.

— Да, — кивнула директриса, — выходить отказывалась, а мы никак не могли отыскать Соню. Там Лео был, он о девочке и позаботился. — Женщина помолчала. — Больше я Ивана не видела.

— Да, — согласилась Марианна, — он тогда в последний раз объявлялся. Но мы честно пытались. И ясно сказали, чего хотим. А он просто неуправляемый был. Так что мы все, что могли, сделали. Это я точно знаю. Сердцем чую, — она прижала руку к груди, — мы ничего больше поделать не могли.

— Я много думал о случившемся, — сказал Стиг Херманссон, — что-то во всем этом было противоестественное.