— Конан, — сказал я, высвобождаясь из-под его руки. — Вот объясни мне, почему ты слушаешь мысли, которые вовсе не для тебя предназначены?

— Я случайно, — сказал он. — Ты же не предупредил меня, чтоб я не слушал, верно?

Он, конечно, был прав, хотя неплохо бы самому соображать, а не ждать моих предупреждений. Я решил больше не трогать опасную тему.

— Судя по этому мощному заграждению, неприступному даже для боевых верблюдов… — начал я.

— Здесь не водятся никакие верблюды, — укоризненно встряла Эрриэз.

— Девице вообще неприлично рассуждать о боевых верблюдах, — отрезал я. — Девице прилично рассуждать только о домашнем хозяйстве.

Поставив ее таким образом на место, я замолчал.

— Ну так что? — не выдержал Конан. — Начал — так заканчивай. Что ты хочешь сказать?

— Я хочу сказать, что это препятствие является косвенным доказательством того, что мы на верном пути. Если мы ищем неприятностей, разумеется, — поспешно добавил я. — По мне так самым верным путем будет путь назад.

— Никогда, — объявил Конан. — Я назад не пойду, не надейся.

Я мрачно покосился на него. Я имел с ним дело без малого два года и за этот срок успел уже твердо усвоить: спорить с киммерийцем бесполезно.

Поэтому я задумался. Налицо факт: Конан, который решил пройтись по смертоносным шипам, чего бы это ему ни стоило. Налицо также другой факт: полная невозможность это сделать. Нужен помощник, который владел бы достаточно результативной магией.

Эрриэз… Вряд ли она что-то умеет. Кикиморы или русалки в подобных ситуациях бесполезны. Да и не захочет она раскрывать свою истинную природу. Для Конана она по-прежнему просто девочка, беззащитная и очень хорошенькая. Вон как он на нее смотрит. Я тоже стал смотреть на Эрриэз, чтобы она не воображала, что он на нее смотрит просто так. Пусть думает, что мы оба смотрим на нее с надеждой.

Но она, оказывается, даже не замечала нас. Она побледнела и с отрешенным видом повернулась к этим шипам спиной.

— Что с тобой? — Конан очень удивился и хотел было взять ее за руку, но я остановил его.

Она сложила ладони под подбородком, словно собирая в одно целое все то немногое, что называется на земле «Эрриэз». Потом медленно развела ладони, отдавая это целое окружающему миру. Губы ее были плотно сжаты, но я уловил еле слышный шепот — то ли ветер прошелестел, то ли ее мысли, которые она не могла удержать в тайне. Это было странное заклинание, вроде детской считалочки:

Эрриэз — раз, Эрриэз — два, Эрриэз — палая листва…

Пузыри в трясине надувались и вспыхивали радужными разводами, словно чьи-то глаза, которые следили за нами с возрастающим неудовольствием. Вырастая до размеров моего кулака, глаза эти лопались и тут же вздувались снова, уже в другом месте.

— … Эрриэз — палая листва… — повторил голос и почти беззвучно выдохнул или простонал: —… а-а-а…

Она медленно осела на землю и откинулась назад, спиной на острые шипы. От рук, от белых косичек побежала зелень, и через мгновение все эти колючки были закрыты плотным, в несколько дюймов, слоем густого мха, в котором покачивались тоненькие золотисто-коричневые цветочки.

Конан смотрел на все это широко распахнутыми глазами.

— Что это, Кода? — спросил он шепотом и вцепился в мою руку.

— Рот закрой, — деловито сказал я. — Ты еще не понял? До чего ты наивный, Конан, просто удивляюсь. Она дурачит тебя, прикидывается человеком, и тебе даже не приходит в голову заглянуть в ее мысли и вычитать там как по-писаному, что ей уже лет двести, что она нелюдь и много что еще…

— Я не читаю чужих мыслей, — заявил он, помрачнев.