Оттуда доносились повышенные голоса и свист рассекающих воздух кнутов. Небритый черноволосый мужчина около сорока лет пытался подняться во все по очереди пролетки и проклинал хриплым голосом фиакеров, которые на его оскорбления и попытки вторжения в свои транспортные средства реагировали, как умели — врезав ему кнутом по спине. Эта защитная реакция сдерживала его. Мужчина был одет в испачканный какой-то смазкой старый шерстяной плащ, из которого торчали сквозь многочисленные дыры фрагменты подкладки. Эта мерзкое одеяние было застегнуто на три пуговицы, которые едва не оторвались от напора большого живота. Из-под плаща торчали босые стопы и волосатые икры. По-видимому, на владельце плаща не было брюк. Из обрывков фраз можно было сделать вывод, что фиакеры считали мужчину сумасшедшим, что поведение этого последнего, казалось, подтверждало. Ибо, как могли слышать жители Дойч Лисса, у этого человека не было денег, а он хотел попасть в свой дом в Кляйн Чанче, то есть в городок, расположенный точно по другую сторону Бреслау. При этом он обещал щедрую оплату, уверяя, что в доме у него много денег, чему, казалось, противоречила его убогая одежда. Когда последний фиакер его прогнал, мужчина встал посреди рынка, среди ларьков.

— Мне насрать на вас, ублюдки!!! Смотрите, что я сделаю! — крикнул он. — Я быстрее вернусь домой, чем поеду на ваших дрындах!!!

Сказав это, мужчина сделал кое-что, что заставило многих прохожих на Сент-Йоханнесплац отвести глаза. Странно, что не сделала этого ни одна из женщин. Не отвел глаз и полицейский вахмистр Роберт Старке, начальник участка в Дойч Лисса. Он сжал рукоять сабли, поправил кивер и, сдвинув брови, двинулся к сумасшедшему.

Бреслау, суббота 30 июня 1923 года, четверть одиннадцатого утра

Вахмистр Курт Смолор работал в децернате (отделе) IV Полицайпрезидиума Бреслау, занимавшегося в основном вопросами нравов. Если бы, однако, некоторые сотрудники этого отдела, включительно с его шефом, доктором Йозефом Ильсхаймером, внезапно подверглись тщательному наблюдению берлинских тайных агентов из полицейской комиссии внутренних дел, оказалось бы, что их личная жизнь совершенно непристойной. Единственным исключением был Курт Смолор. Он не пользовался бесплатными услугами проституток, не требовал от сутенеров части заработка, не упивался даром в заведениях с нелегальной выпивкой, а в обмен на молчание не требовал прикрытия от разоблаченных в тайном гомосексуализме заведений городских чиновников и не требовал телесных услуг от аристократок, пойманных за руку головореза или извозчика. Этот рыжеволосый немногословный сорокалетний парень без ропота выполнял все поручения доктора Ильсхаймера, отвергал коррупционные предложения сутенеров и восхитительные авансы проституток. В течение четырех лет он был образцовым мужем и гражданином. Вот уже четыре года он вообще не пил алкоголя и не изменял своей жене из-за угрызений совести, которые до сих пор мучили его при воспоминании о нескольких наркотически-сексуальных оргиях, в которых он участвовал как раз четыре года назад по приглашению некой баронессы. Свои служебные обязанности Смолор выполнял основательно и без лишних вопросов. Только одно могло отговорить его от добросовестного выполнения приказов. Был человек, приказ которого был для Смолора suprema lex. Человек, который четыре года назад пережил метаморфозу после сильного нервного срыва. В отличие от Смолора это была перемена к худшему.

Смолор ехал одним из последних двухколесных докторвагенов, которые были на вооружении Полицайпрезидиума. Уголовный суд уже давно располагал двумя «даймлерами», «цементовники», то есть децернат (отдел) VI, который — кстати говоря — был выделен из децерната IV, запускали гордо двигатель в совершенно новом «хорьхе», а доктор Ильсхаймер и его люди по-прежнему вынуждены ездить архаичным транспортом и — что еще хуже — сами правили, что принесла им мало почетное звание «дрындарей».