– Противное слащавое лицемерие. А у Лильефорса нет ничего льстивого. Он изображает мир таким, каков тот есть, в мельчайших деталях. Увядшие, засохшие растения, дождливое небо, хищники, поедающие добычу… Он не останавливается перед правдой, и именно это придает красоту его работам. Я приобрел небольшой домик в деревне, где собираюсь провести время после ухода на пенсию, занимаясь охотой и рыбалкой. Мое собрание Лильефорса прекрасно подойдет к нему.
– Безусловно, – согласился Нильс. – Ну что же, – он поднялся, – не буду вас больше задерживать, доктор. Большое спасибо.
– О, пустяки. Но, прежде чем вы уйдете, хочу спросить: какое преступление вы расследуете?
– Извините, доктор, сотрудники полиции также не могут разглашать профессиональные тайны.
– Я просто хотел добавить, что если мой пациент в чем то подозревается, то у него железное алиби, – произнес доктор Кронборг. – Он под круглосуточным наблюдением.
7
На следующее утро, едва Нильс успел зайти к себе в кабинет, комиссар Нурдфельд уже появился на его пороге, в рубашке и брюках с подтяжками. Пробормотав что то напоминавшее «доброе утро», он ткнул пальцем в сторону своей комнаты и отчетливо произнес: «Сейчас!»
Нильс последовал за начальником в его кабинет, расположенный дверь в дверь, но раза в четыре просторнее.
Отдельную комнату Гуннарссон получил два года назад в связи с присвоением ему звания помощника старшего констебля. Звание, как и комната, стали своего рода наградой за то, что он спас жизнь комиссара Нурдфельда. Подозреваемый, вызванный на допрос, попытавшись сбежать из полицейского участка, начал стрелять. Во время заварухи констебль Оландер, приятель Нильса, был убит, а Нурдфельд не пострадал благодаря вмешательству Гуннарссона.
С тех пор между Нильсом и его шефом установились странные отношения – клубок невысказанных и противоречивых чувств, которые никто из них не был в состоянии объяснить.
Перемещение Нильса из общей комнаты констеблей в отдельную, рядом с кабинетом шефа, не прошло незамеченным для его коллег. То, что комната была крошечной, буквально каморкой, и находилась впритык к комиссарской, только усиливало впечатление, что Гуннарссон стал слугой шефа.
Он надеялся, что обучение в школе полиции приведет к изменениям в его положении, подтвердит, что он действительно заслужил свое место. Должность старшего констебля Нильс получил обычным образом – по конкурсу; она не являлась наградой за какое то смехотворное геройство, и он ни к кому не чувствовал благодарности. И все же существовала какая то шероховатость как в отношениях с Нурдфельдом, так и с подчиненными Нильса.
– Ну как ваши вчерашние поиски? – спросил комиссар, когда они уселись по разные стороны его письменного стола.
– Никто у реки ничего не видел и не слышал, – ответил Нильс.
– Я читал это в вашем рапорте. Вы составили его в десять минут третьего. А что вы делали остаток дня?
– Мне в голову пришла одна мысль, которую я хотел проверить. Минутку, комиссар…
Он зашел обратно в свою комнату и прихватил портфель. Вернувшись, спросил:
– Вы не читаете детективы?
Затем достал экземпляр «Красного шарфа» и положил перед Нурдфельдом.
– Нет, никогда, – с отвращением на лице произнес тот. – Эти писатели ни разу не видели сотрудников уголовного розыска даже на фотографиях. Их детективы запутываются в следах и версиях. Потом эти писаки усаживаются в кресло, старательно морщат лоб, и – фокус покус! – они уже знают, кто убийца. Чаще всего это какой нибудь граф, профессор или любой другой приличный господин. Хотя на самом деле всего лишь пьянчуга забил насмерть свою жену или собутыльника. И причина самая тривиальная – немного денег, алкоголь или просто плохое настроение. |