Он понимал, что сейчас повел себя глупо, метал бисер перед свиньями. Никому от его пафосных обличений ни горячо и ни холодно. При монтаже все это вылетит. Передача семейная, уютная, он не на митинге и не в прямом эфире на политическом ток-шоу. Но он страшно нервничал из-за Вики, и ему требовалось срочно выпустить пар, наорать на кого-нибудь. Просто так орать было бы унизительно и глупо, а красивая разоблачительная речь политику никогда не повредит, даже если слушателей мало и они съемочная группа.

Он огляделся, щурясь от солнца. В первый момент ему показалось, что Егорыч испарился вместе со своим мобильником и Викиным голосом в трубке. Но, привыкнув к солнцу, он заметил темную широкоплечую фигуру на скамейке, в кустах. Егорыч тоже его заметил, встал, пошел навстречу, продолжая разговаривать. То есть сам он ничего не говорил, кроме да и нет.

— Это Вика? — громким шепотом спросил Рязанцев и протянул руку, чтобы отнять телефон.

— Егорыч отрицательно помотал головой и быстро, тихо произнес в трубку:

— Ну все, Петр Иваныч, я понял. Я тебе позже перезвоню, минут через двадцать. Лады?

— Вика не звонила? — спросил Рязанцев, справившись с одышкой.

— Нет, — Егорыч обычно смотрел прямо в глаза, но тут почему-то уставился в подбородок.

— А ты звонил ей?

— Мобильный выключен, домашний не отвечает.

— Ну так дозвонись! Она обещала к десяти, а сейчас…

Егорыч не отрывал глаз от его подбородка.

— Ты считаешь, мне стоило побриться перед съемкой? — растерянно спросил Рязанцев.

— А? Нет, все нормально, — ответил Егорыч и перевел взгляд на крыльцо веранды. Оттуда послышался низкий красивый голос Кругловой:

— Евгений Николаевич, может быть, мы продолжим съемку в саду?

— Да, конечно, — громко ответил Рязанцев, развернулся всем корпусом, направился к крыльцу. Вслед за королевой из дома, ему навстречу, вывалила свита. Камеры были готовы, гримерша подошла к Рязанцеву, чтобы промокнуть и припудрить его вспотевший лоб. Он извинился, отстранил руку с пуховкой, неприлично быстро понесся по аллее, догнал Егорыча у ворот и, схватив его за плечи, выдохнул:

— Найди ее, дозвонись! Ты понял?

Из вегетарианского ресторана "Ореховая Клара" Андрей Евгеньевич и Маша отправилась в салон красоты "Марлен Дитрих". Маша заявила, что все-таки решила стричься. Во-первых, Макмерфи настаивал на создании нового образа, во-вторых, ей самой хотелось что-нибудь этакое с собой сотворить перед отлетом. Григорьев ждал на улице, и когда она вышла, еле сдержался, чтобы не вскрикнуть. С мальчишеским ежиком она стала такой же, какой он увидел ее в мае 1986-го, в аэропорту "Кеннеди", в инвалидной коляске с загипсованной рукой и с лицом, таким белым и неподвижным, что казалось, оно тоже отлито из гипса.

— Ну как? — спросила она, поворачиваясь перед зеркальной витриной.

— Тебе самой нравится?

— Пока не знаю. Я должна привыкнуть. Между прочим, именно с такой прической я прилетела в Америку. Или было еще короче?

— Нет. Так же.

— Ну да, меня обрили наголо за полтора месяца до отлета. В больнице случилась эпидемия стригущего лишая. И первое, о чем я спросила тебя, как будет "стригущий лишай" по-английски.

— А потом выразила недовольство, что тебе не дали посмотреть красивый город Хельсинки, — проворчал Григорьев.