…Когда на звонок он открыл дверь, то онемел, увидев перед собой сына, Раису и какого-то незнакомого мужчину.

— Станислав Илларионович, — негромким голосом произнес мужчина, — я — муж Раисы Ивановны. Скажите, у вас новая семья!

Станислав Илларионович вышел из оцепенения, его холеное лицо стало надменным.

— А, собственно, почему вас это может интересовать!

— Лично меня и мою жену не может. Вашего сына — конечно.

— Да… Я женился, — выдавил Станислав Илларионович, все еще не понимая, к чему этот разговор.

— Я хотел бы взять на себя воспитание Сережи, но он заявил, что желает жить с вами…

Наступило тягостное молчание. Станислав Илларионович продолжал стоять в дверях, словно загораживая вход в особняк.

Из глубины его доносились звуки рояля: чьи-то вялые руки исполняли меланхолический вальс.

— Я не подготовлен к подобному обсуждению, — с запинкой произнес Станислав Илларионович. — Это так неожиданно… И потом… у меня предполагается появление другого ребенка…

Во все время этого разговора Сережа, стоя в стороне, умоляюще смотрел на отца. Его губы пересохли, словно от жары.

— Тем не менее вопрос необходимо решить не откладывая, — властно возразил Кирсанов.

Виталий Андреевич показался сейчас Сереже выше, мужественней, чем прежде. «Нет, штурманом он все-таки был», — почему-то подумал мальчик, но отметил это как-то краешком сознания, весь охваченный мыслью об отце.

— Мы не будем вам мешать, поговорите с сыном, — сказал Кирсанов и, взяв под руку жену, пошел к ожидающей их машине.

…Сергей возвратился к ним через несколько минут, возвратился сразу повзрослевшим, даже… состарившимся, если можно так сказать о ребенке. Он сел на переднее сиденье, не поворачиваясь, сухо объявил:

— Я буду жить с вами…

— Тогда заедем сейчас за вещами, — сказал Виталий Андреевич.

Несколько ночей Сережа почти не спал, все думал, думал об отце, о своей судьбе. Почему именно на его долю выпало такое! Ведь могло же быть иначе, и он был бы счастливейшим человеком на свете. А теперь внутри что-то навсегда перегорело: отец окончательно предал его, трусливо отказался в самую трудную минуту и отныне переставал для него существовать.

Сережа осунулся, но старался не показывать, чего ему стоило это крушение.

Первые месяцы жизни Сережи на новой квартире прошли трудно для всех.

Он не привык у бабушки стеснять себя в словах и поступках, думать над тем, как отвечать, и не собирался изменять привычек. Заранее внушив себе, что теперь у него пойдет горькая жизнь пасынка и, значит, ни за что не надо давать себя в обиду, он не только не избегая столкновений, но словно бы даже искал их. От него то и дело можно было услышать: «Не желаю!», «Знаю сам!..» Никогда еще не был он так вспыльчив, как в эти месяцы, и Раиса Ивановна просто измучилась: ни ласки, ни упреки, ни резкость, ни долгие разговоры, казалось, совершенно на него не действовали.

Как-то в их доме перекрыли водопровод.

Сережа рылся в инструментах, когда Виталий Андреевич попросил его:

— Пойди, Сережа, во двор, принеси ведро воды из колонки.

Он сделал вид, что не слышит.

— Сережа, я к тебе обращаюсь!

Он даже не поднял головы:

— Я занят.

— Найдешь то, что тебе надо, позже, — терпеливо, не повышая голоса, сказал Виталий Андреевич, но желваки у него на скулах напряглись.

Сережа сузил враждебно блеснувшие глаза:

— Вы мной не командуйте!

У Раисы Ивановны перехватило дыхание:

— Да как ты смеешь, пащенок, так отвечать человеку, которого все уважают, который заботится о тебе.