Приближалась минута отхода поезда, и родители исходили от напутственных криков, делали последние пробежки от ларьков к поезду и обратно.

Полный вспотевший мужчина в куцей разлетайке совал в окно сыну — такому же круглолицему, как и он сам, — свежий номер «Недели», и через несколько минут не менее пяти пап сделали то же.

Молодая блондинка с мокрыми от слез подрисованными глазами принесла своей дочке кулек с зефиром, и через несколько минут по крайней мере пять мам сделали то же.

Виталий Андреевич молча стоял в стороне и неотрывно смотрел на Сережу. Этот мальчишка занимал в его жизни все большее место. Вероятно, в каждом человеке живет потребность проявлять родительские чувства.

Его собственный сын Василий уже учится в Ленинграде на факультете иностранных языков, и хотя, конечно, он любит Василия, заботится о нем — тот «отрезанный ломоть» и скоро заживет совершенно самостоятельной жизнью. Если правду говорить, он из-за семейных неурядиц что-то проглядел в сыне, чего-то не сумел привить ему, и, наверно, поэтому вырос Василий слишком рассудочным, слишком озабоченным своей персоной.

Теперь вот с этим мальчишкой ни за что не хотелось повторять ошибки.

Поезд дернулся. К окну потянулись последние бутылки ситро, замахали руки, высунулись головы из окон.

— Сереженька, береги горло! — надсадно наставляла бабушка. — Пиши три раза в неделю!..

А мальчишка по-взрослому покачал Виталию Андреевичу несколько раз ладонью из стороны в сторону, словно замедленно стирал с доски мел.

Сперва от Сережи приходили послания-отписки, из которых невозможно было понять, хорошо ему там или плохо. Потом в его письмах стали проступать какие-то мрачные нотки. И наконец один за другим, как сигналы SOS, помчались вскрики:

«Возьмите маня отсюда! Мне здесь плохо! Не могу больше!..»

Кирсановы не на шутку встревожились. Написали письмо воспитательнице, но ответ получили неясный.

Вызвали Сережу к телефону, однако чувствовалось — около него стоит кто-то, мешающий ему говорить, как хотелось бы, и потому отвечает он коротко, сдержанно:

— Сережа, как ты живешь!

— Не очень…

— Ну что такое!

— Да так…

— Тебе там плохо!

— Да…

— Но что именно, что!

Молчание.

Виталий Андреевич решил поехать на день-другой в санаторий, успокоить мальчика, чтобы он долечился. Ему очень нелегко было получить эти несколько дней на работе, их согласились дать только в счет будущего отпуска.

Он сошел с поезда часов в девять утра.

Кипарисовая аллея понуро и терпеливо переносила бешеные струи тропического ливня. Вдали, словно сквозь стеклянную стену, виднелась гора: в темной гуще зелени на ее склонах проступала белая прядь водопада.

За поворотом аллеи показался деревянный дом с фасадом, затканным диким виноградом.

Здесь Виталий Андреевич и нашел главного врача санатория, добродушную немолодую женщину. Она даже обрадовалась:

— Хорошо, что приехали. Он вас ждал.

— А где Сережа сейчас!

— В изоляторе.

— В изоляторе?! — испуганно переспросил Виталий Андреевич, и воображение мгновенно нарисовало ему картину какого-то тяжкого заболевания.

— Да вы не волнуйтесь, — как ему показалось, виновато произнесла женщина. — Мы его решили оградить от неприятностей.

Оказывается, в этой смене подобралось несколько хулиганистых парней. Они воровали, затевали драки, оскорбляли детей.

— Сережа, видно, вступил с ними в единоборство, потому что его они особенно невзлюбили… Двух мы отчислили, а Сережу на время упрятали… Даже пищу туда ему приносят.