Мы не виделись почти два десятка лет и, судя по Женьке, я понял, как изменился сам за это время; если ежедневно глядишь в зеркало, о переменах на себе можно догадаться лишь благодаря таким встречам. Когда-то я даже не мечтал увидеться с Женькой, ставшим для всех изменником родины, отщепенцем и прочими эпитетами, которыми охарактеризовал его комсорг Карадимов, политически правильно поставив вопрос о дальнейшем пребывании в рядах ВЛКСМ враждебного миру социализма Лернера, еще за два года до его отъезда.

Я, правда, успел тогда брякнуть, что Женька за проклятым бугром по-быстрому организует местную комсомольскую ячейку, которая станет вредить загнивающему капитализму. Но комсорг Карадимов прекрасно понимал, что профессионально идиотничать на комсомольско-партийной работе можно только здесь. Может быть, поэтому, когда отменили шестую статью в Конституции СССР, Карадимов сам уехал в Бостон, хотя тогда уже никто его отщепенцем не называл и не пугал, что он еще на коленях приползет к советскому посольству, как другие изменники.

И хотя я был уверен, что мы с Женькой никогда не увидимся, почему-то много раз представлял себе эту встречу. Но она была совсем не такой, как сейчас. Да, убеждать себя, что уехавшие по-прежнему остаются твоими друзьями — занятие глупое. Это бывшие друзья. Передо мной стоял незнакомый человек из другого мира. И еще я понял, что ребята, которые разъехались из нашего города по всему миру, тоже стали чужими, и своими друзьями я их считаю только благодаря памяти. Какой же это друг, если ты не можешь прийти к нему в трудную минуту, если все общение на протяжении десятков лет — несколько писем и редкие телефонные звонки в первые годы разлуки? Теперь и до писем руки не доходят, да и о чем писать бывшему другу, ставшему чужим человеком.

Жаль, конечно, но после того как Южноморск эмигрировал, друзей у меня в этом мире не осталось. А бывают ли вообще друзья, тем более двадцать лет спустя? Пусть кто-то считает Бальзака более великим, чем Дюма, но только не я. «Три мушкетера», гимн мужской дружбе, выше которой ничего не бывает — редкий случай в мировой литературе. «Двадцать лет спустя», первая встреча Д’Артаньяна с Портосом. А первая реакция Портоса на появление старого, так сказать, друга? Портос испугался, что Д’Артаньян будет просить у него денег. Когда-то они рисковали жизнями друг ради друга, но двадцать лет спустя мир видится совсем по-другому… Может быть, поэтому молчит Женька, он же в той Америке торчит — будь здоров. Впрочем, как и продюсер Джек Абрамов, юрист Майкл Горбис, журналист Пит Ярмольник и десятки тысяч других южноморцев. Во всяком случае, не приходилось слышать, чтобы кто-то из уехавших рылся там в помойках или сосал собственную лапу. Все живут, как люди. И Женька тоже.

— Привет, изменник родины, — с деланной радостью бросил я, но Женька даже не попытался пошутить по этому поводу. Он и не скрывал, что мы стали чужими людьми.

— Слушай, Женька, скажи честно, почему ты приехал?

— Мы же договорились, — с заметным акцентом сказал Женька. — Мне передали твои слова — и я здесь.

— Я спрашиваю — почему ты здесь? Ведь прошло много лет, и ты вполне мог сделать вид, что не понимаешь, о чем речь.

— Ты можешь сказать, что я стал черствый. Но слово есть слово. Сентиментальность хороша в молодости и старости. Мы же оба не так сильно постарели, чтобы на меня напал склероз. И сентиментальность.

— Хороший ответ, Акула. Но ты все-таки умолчал о главном. Скажи, тебе никогда не хотелось вернуться? Просто побродить по улицам…

— Это желание испытывают все, — вот теперь я услышал в его голосе неподдельную грусть. — Но все, кто ездил сюда в гости… Я бродил по улице, где мы жили. Там уже никого не осталось, новые люди.