Гале прежде не приходилось посещать общежития. При слове «общежитие» ей рисовался дом, разделенный на отсеки, длинный коридор, куда выходят двери заполненных людьми комнат; шум, общие кастрюли, бельевые веревки… Но по указанному на клочке тетрадного листка адресу обнаружился вполне обычный дом: двенадцатиэтажный, длинный, многоквартирный. С третьей попытки набрав задубевшими от холода пальцами код на домофоне, Галя очутилась в стеклянном подъезде. Вдоль щербатой, выложенной желто-зеленым кафелем стены каскадом свисали почтовые ящики, похожие на искалеченный радиатор парового отопления; подход к лифту более или менее успешно перекрывали соединенные деревянными планками кресла с откидными сиденьями, добытые (сразу напрашивалось фантастическое предположение) из какого-то захолустного кинотеатра, где на них постоянно вымещали ярость за непонравившийся фильм. Из вспоротой обивки спинок кресел лезли поролоновые ошметки, на одном из сидений косым, угловатым, почти каллиграфическим, почерком было начертано слово из трех букв. Сердцем чуя, что нескоро она перестанет обращать внимание на это агрессивное убожество и тем более сочтет царящую в подъезде обстановку чем-то привычным и родным, Галя поднялась на шестой этаж по лестнице, делая долгие перерывы на площадках, непроглядно темных либо скудно освещенных лиловым люминесцентным светом. Она бы охотнее поднялась на лифте — ноги просто отваливались! — но двери лифта украшала картонная табличка с чернильной надписью «Ремонт». Случись такое в Ростове-на-Дону, Галя, с ее активной жизненной позицией, возмутилась бы, но сейчас осталась спокойна. Она как будто играла с Москвой в игру «кто кого переупрямит» и не собиралась так рано сдаваться.

Ключ легко повернулся в замке, но дверь не открылась. Галя подергала: заперто на защелку, изнутри. Позвонила.

— Кто там? — немедленно откликнулся хрипловатый женский голос совсем близко: очевидно, услышав звук ключа, скребущегося в замке, обитательница общежития подошла выяснить, что происходит.

— Это Галя… Галина Романова! — закричала Галя. — Новый опер из МУРа! Мне сказали, что я буду здесь жить!

Дверь открылась. За ней, в обычной квартирной прихожей, освещенной лампочкой, забранной в самый простой белый абажур, стояла девушка в очках, со светлыми волосами, выявляющими у корней свою естественную каштановость, в длинном халате леопардовой расцветки. Ровесница Гали, может быть, чуть постарше. Выражение лица — замкнутое, неприветливое.

— Входи, — сказала она. — Ты, значит, Галя? Меня зовут Ира. Так и предвидела, что недолго оставаться мне одной…

— А куда можно куртку повесить?

— Тише, — поморщилась Ира, — что ж ты так кричишь? У тебя всегда такой громкий голос? Вот вешалка, но ты, если верхняя одежда ценная, лучше повесь в своей комнате. Всякие люди сюда заходят… Пойдем, покажу тебе твою комнату.

Галя, смущенная замечанием о громкости голоса, не смела открыть рот, пока Ира показывала ей квартиру, почему-то называемую общежитием, и непрерывно давала ценные указания, напористо и безапелляционно:

— Туалетную бумагу покупай для себя сама. Вот эта вешалка — для твоих полотенец. Не забывай гасить свет. Душем не брызгайся, если нальешь воды на пол, сейчас же вытри, а то снизу придут ругаться. Завтракаю я рано, в пять утра, после вся кухня в твоем распоряжении. Зато после восьми вечера у меня могут быть гости, так что ужинай, пожалуйста, у себя. Все понятно?

Галя успела кивнуть, прежде чем захлопнувшаяся дверь отсекла от нее образ Иры. Сделав несколько шагов, присела на низкую скрипнувшую кровать — такие ставят в дешевых гостиницах. Голая лампочка, подвешенная на проводах, лила шестидесятисвечовый свет, пахло мокрыми газетами, затхлостью, временным жильем, которое никто не назовет домом.